— Ну, тот-то помордастей был, — отогнал он от себя смутное желание пальнуть из маузера в тощий зад старичку, да чтобы задымились от пули синие старичковы штаны. — Тот… помордастей… — и пошел вслед за дворником.
Митроха немного согрелся и уже бодрее пошагал за командиром.
— Я, значится, граждане-товарищи, у парадной снежок обмел, — торопливо затараторил старичок, привычно оглядывая ступени (все ли с ними в порядке?), окидывая взглядом стены (не пошла ли трещиной краска?) и потолки лестницы (нет ли где ненароком паутины?), — котельню затопил, а то вчерась дамочка из восьмого нумера жаловались, что в комнатах прохладно. А Силантий, наш кочегар, еще в январе расчет взял да в деревню к себе подался.
Дворник поднимался все выше по чистой лестнице освещенного и протопленного черного хода.
— А где сейчас кочегара-то наймешь? Кочегары нынче во власть… Так я все сам… все сам. Потом решил запоры чердачные проверить, ну а тут она, аккурат на четвертом, да… под чердачным притвором. А замки-то на притворе нетронуты… И мимо меня никто вроде не проходил… Не местная она. Своих-то я всех… Ну я ее попервости прогнать… А потом… ох, — вздохнул старичок. — К себе спустился да в чеку позвонил… у меня же телефонный аппарат еще с царских времен… Я хоть ныне и отстранен в отставку как чуждый алимент, только непорядок это, чтоб в таком-то виде по домам-то шляться. Тут ведь люди порядочные, степенные… и детишки проживают. Ну и не стерпел я… Вызвал… Барышня на станции расторопной оказалась, а вас все нет и нет…
— Так что случилось-то? — моряку надоела эта болтовня.
— Так ведь вот-с, граждане-товарищи…
— Мама родная! — вырвалось у Митрохи, и он чуть не перекрестился ненароком.
— Ну и че? — хмыкнул морячок. — Голой девки не видал, че ли?
— Такой не видал, — разлыбился солдатик.
— Да-а… — протянул морячок, приглядевшись, и на всякий случай потянул за ремешок кобуры маузера.
— Вот и я говорю — странно енто как-то, — поддакнул дворник, отступая за спины чекистов.
Она стояла перед ними. Совсем еще девчонка — лет шестнадцати, от силы семнадцати, совершенно обнаженная и совершенно не стыдящаяся своей наготы. Девка как девка… Ну голая, ну красивая…
— Тощевата… Но — хороша! — прошептал Митроха, и тут же простил моряку и злой ветер, и колючую изморозь, стегавшую по глазам, и то, что тот заставил его, совсем промерзшего, подниматься на эдакую верхотуру.
«Кондрат-то, дурак, пущай у батареи греется», — вспомнив оставленного на страже патрульного, он украдкой взглянул на темный треугольничек внизу ее живота, покосился на овальчики сосков, потом отвел глаза в сторону и почувствовал как кровь быстрее побежала по его озябшему телу. И непогода вдруг забылась, и стало жарко. Очень жарко.
