К лежащему Люсьену водонос потусторонних рек подошёл с чашкой зёрен и посадил самое крошечное в пупок, вдавил холодным пальцем.
— В тепле она растопится. Расслабься и не шевелись.
— … Щекотно… Чешется… Горячо!..
— Потерпи.
— … Спать хочется… Голова…
— Усни. Не противься им…
Дела Серого Жана закончились к шести часам вечера. Слуга бережно принял на руки его тёплый плащ, взял его трость и шляпу.
— Что нового? — спросил англичанин, — Как мой маленький гость?
— Отправился с утра гулять, повстречался с господином алхимиком…
— Что дальше?
— Они пошли в башню и не покидали её до сих пор.
В башне было тихо; колдун пересчитывал зелёные жемчужины. Увидев Серого Жана, он промолвил:
— Поздравьте меня, мой друг: мне снова удалось похитить у Ада часть его сокровища, и на сей раз — очень много.
— Поздравляю. Что вы собираетесь с ним делать?
— Только добро. Ведь забвение — это счастье. Кое-кто уже испробовал это снадобье.
В глазах иноземца померкли искры разума, лишь только они увидели лежащего под чёрным покрывалом побледневшего, как будто безжизненного Люсьена.
— Как вы посмели?! — прошептал англичанин, — Огонь не отучил вас хапать чужое?!!
— О, успокойтесь! Клянусь Преисподней, с вашим любимцем не случилось беды!..
— Что вы с ним сделали?
— Нечто очень безобидное. Даже полезное.
Серый Жан сел возле Люсьена, ощупал его шею и запястье. Тихо тикающие вены, тёплая кожа… Старик продолжал:
— Я много экспериментировал… В основном на детях, иногда на женщинах. Иные возвращались для повторных опытов, особенно за возвращением им девственности. Одна торговка рыбой приходила четыре раза.
— Торговка рыбой… Какое дурачьё населяет мир!..
— Раскутайте его — и удивитесь.
С живота Люсьена исчез пупок. Как будто и не было… Колдун в довольстве потёр руки.
— Лучше бы стёрли этот его шрам, — сказал англичанин.
— Извольте.
Старик приготовил пластырь с золотым на пылением на лицевой стороне, бросил в лунку, оставленную пулей, горошинку, заклеил, надавил. Люсьен застонал начала тихо, потом громче, заворочался.
— Держите ему руки, — скомандовал чародей.
Крест пластыря почернел, словно обуглился, из-под него по белой коже потекли тонкие чёрные струи, впитываясь в неё без следа. Люсьен очнулся и огляделся испуганно и недоуменно, рванул свои руки из жановых.
— Как ты, Крысёнок? Тебе не больно?
Люсьен открывал рот, будто бы желая что-то ответить, но не зная, что и смотрел тревожно, жалобно и злобно.
Отлепили излохмаченный, полусгоревший пластырь и нашли тот же шрам не только незалеченным, но и освежённым.
