— А вы до сих пор этого не сделали? Ну и ну…
— Так вы отказываетесь?
— Что делать. Доводы слабы.
Противник пал духом, но вдруг глянул на Феликса и возапеллировал:
— Господин де Ванденес, не составит ли вам труда уговорить этого mongrela попиликать полминуты?
Прославленный своей безотказностью, королевский секретарь однако качнул головой:
— Сударь, что помешало вам самому столь же вежливо попросить графа?
— Он этого не стоит.
— В таком случае и я просить его не стану.
— Я разумею, что господин де Марсе не достоин моих просьб; ваши — дело другое.
— Я не более любого присутствующего претендую на честь послужить вам, — деликатно указал ему на место Феликс.
— И всё же будьте любезны… — зубами держался горе-шантажист.
— Да бросьте! — возник попутанный бесом д'Ажуда и, видимо, в пример запустил через плечо пустой бокал, — Было бы из-за чего стараться! Музыка — это рукоблудие!
— Наоборот, — просто, но веско возразил Анри, глядя вверх.
— Что же в таком случае вы, маркиз, считаете искусством? — спросил Ронкероль.
— Фехтование!
— Считайте, что уговорили, — Ронкероль снял левую перчатку и легко, словно цветок, кинул её воинственному чужестранцу. Феликс взвизгнул: «Не вздумайте!», но никто его не слушал, только Франкессини тихо сказал ему: «Это неизбежно», а слуги побежали за оружием и вскоре раздобыли пару шпаг. Новый герой бала взмахнул своей, как дирижёрской палочкой и крикнул музыкантам: «Жигу!».
— Поединок не будет честным, — не умолкал и Феликс, — Трезвый против пьяного!..
Ронкероль издал лихое ха!, потребовал бутыль вина, опрокинул её себе в рот, отёр рукавом губы и отсалютовал противнику.
— Что я говорил, — напомнил Эжен оказавшемуся рядом Клеману, — Комедийный капитан…
— До первой крови, — распорядился Арман.
Гости и хозяева встали широким кругом, чтоб каждому видеть, как сойдутся француз и португалец, даже госпожа Листомер покинула канапе, даже слуги заглядывали из-за голов почётных зрителей. Бал превратился в турнир.
Менее всех был доволен Эжен: он не видел в действиях дуэлянтов ничего искусного, напротив, их движения казались ему небрежными, неловкими. Вместе с тем он чувствовал к ним нежную жалость, особенно к петушистому эмигранту, которому определёно не на что было надеяться. Довольно скоро противник кольнул д'Ажуду в левое плечо выпадом, который невнимательным и нервным зрителям показался чуть ли не убийственным. Рана же была лёгкой — тут Ронкероль действительно проявил что-то вроде мастерства. Пораженец остолбенел, свернув голову вниз, вперился в больное место, а очнулся, лишь когда победитель отнял у него шпагу и для пущего самоутверждения выдернул булавку с девизом из галстука бедняги. Громогласно прокляв Ронкероля со всеми присутствующими на родном языке, д'Ажуда уплёлся в угол, рухнул на кресло. Возле него тут же захлопотали слуги, более-менее знакомые с такими ситуациями. Подошёл к нему и любопытный Эжен.
