Как и другие коменданты лагерей, он относился к людям, которым не повезло и они попали под его власть, как к своим личным игрушкам, – и в конце концов более 100 000 голландских евреев и цыган были отправлены в лагеря смерти под его «деликатным» надзором.
На пике расцвета Вестерборка, с июля 1942 года до осени 1943 года, поезда покидали его территорию каждые четыре дня, перевозя в среднем по 1000 человек в тесных темных вагонах для скота. Весной и в начале лета 1943 года некоторые крупные поезда перевозили до 3000 человек одновременно в лагерь смерти в Собиборе.
(Нацистские лидеры в Собиборе, в Восточной Польше, решились на строительство специальной станции с привлекательно украшенным поддельным залом ожидания, чтобы заставить людей поверить в то, что они прибывают в обычный город.)
Было много способов попытаться убрать свое имя из транспортного списка – некоторые из них зависели от того, какую работу человек мог выполнять, но главным средством были личные связи, которые могли обеспечить выживание. Папа уже узнал некоторых евреев, с которыми он познакомился еще до войны, включая человека по имени Джордж Хирш. Он работал в Центральном административном управлении. Папа сказал нам: «Если получится, я налажу контакт со знакомыми людьми, которые находятся здесь. Попытаюсь найти подходящую работу и как-нибудь обезопасить нас».
Если бы предоставилось больше времени, может, его план удался, но удача была не на нашей стороне. Всего лишь на второй день пребывания в Вестерборке мы получили страшную новость: наши имена оказались в списке, подготовленном к следующему отъезду. К лету 1944 года людей стали вывозить намного реже (почти все голландские евреи уже были арестованы, депортированы и убиты). К несчастью, наш приезд совпал с запланированной отправкой цыган, и в поезде были свободные места.
Рано утром в пятницу пришла надзирательница и разбудила нас. Она зачитала список людей для депортации на тот день.
«Фрици Герингер, Ева Герингер…»
Я вытаращила на нее глаза. Я была настолько потрясена, что едва могла встать, и видела, как у мамы задрожали руки. В казарме ощущалось ужасное напряжение, нарушаемое лишь вздохами облегчения тех, кто не услышал своих имен, – но мы облегчения не испытали.
Мама глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки. «Эви, надо забрать наши вещи. Не забудь взять стельки для обуви и нижнее белье». Она пыталась говорить обычным тоном, но страх в ее голосе явственно чувствовался, и она не смотрела мне в глаза. Другие женщины из барака дали нам с собой в дорогу немного еды, одеяла и обувь, а затем мы вышли на улицу, где увидели длинную вереницу мужчин, женщин, стариков и детей, висевших на юбках своих матерей. Толкая друг друга, все они направлялись к железнодорожным подъездам. Внезапно папа и Хайнц появились рядом с нами, и мы старались держаться вместе, чтобы нас не разлучили в поезде.
