– Так, давайте по порядку. Итак, вы мастер депо?
– Именно. Я всю жизнь работаю в этом депо. Меня там все знают, можете проверить. С немцами я никогда не сотрудничал. То есть я работал в депо. Но я там работал и при царе, и когда немцы в тот раз пришли[30], и при польской власти, и при Советах. Начал с простого рабочего. Вот и при немцах работал. Но в стороне отсидеться не удалось…
– А почему же вам дали такое задание?
– Я поляк. Когда сюда в тридцать девятом году пришли русские, я был не в восторге. Вы понимаете. Я жил в своей стране, а стал жить в чужой. К тому же белорусы не слишком любят поляков. Честно говоря, к этому были основания, наша власть занимала не самую умную позицию по отношению к белорусам[31]. Я ее никогда не одобрял. Но мне-то от этого было не легче. Меня понизили в должности… наверное, и совсем бы уволили, но со специалистами было плохо. Немцы восстановили меня на прежней работе. Да и я, честно говоря, с удовлетворением воспринял то, что русских прогнали. Но потом как увидел, что творят немцы… К тому же у меня есть родственники в Польше. Оттуда просачивались слухи, что там происходит. Но я молчал. И в партизаны не пошел. А вот потом меня вызвали… Я думаю, что немцы с самого начала брали таких, как я, на заметку, но сотрудничать не предлагали. Ведь те, кто работает в полиции или в других местах, – их все знают. И тех, кто доносит в гестапо, или как там оно у нас в городе называется, люди тоже знают. А значит, и вы о них можете узнать. К тому же кое-кто из рабочих стал за моей спиной – но так, чтобы я об этом узнал, – говорить: не пора ли, дескать, эту польскую сволочь пристукнуть. Я думаю, им хорошо заплатили за такие разговоры.
– И чем вас привлекали?
– Говорили, что русские – исконные враги поляков. Что бандиты специально провоцируют репрессии против мирного населения. Предложили денег – десять тысяч остмарок – и, как у них положено, соль, керосин, водку… К тому же дали понять: отказ будет расценен как проявление нелояльности к немецким властям. А от «нелояльности» до концлагеря – путь короткий. Но я сказал себе: Станислав, ты хотел оставаться в стороне, ты считал, что это не твоя война. Но теперь ты, что ж, должен стать на сторону этих палачей? Я ведь дружу с железнодорожниками, я слыхал от них о еврейском гетто в Березе, что там творят немцы. Да и не верю я, что немцы победят. Если уж пришлось становиться на чью-то сторону, пусть это будет ваша сторона. Так я сделал вид, что согласился. Мне это было нетрудно – я просто вспомнил все, что говорил в начале войны. И на жадность тоже упирал. Долго торговался, выговаривая себе прибавку в пять тысяч. В общем, сошлись на двенадцати.
