— Если тебе так интересно, то слушай. Я собираюсь заняться расчетами прибыли, как просил дядя. Это тебе понять будет сложно. Вряд ли ты знаешь, как это. Больше тех нескольких монет, что ты вышаривал по чужим карманам, ты никогда ничего не считал. Но вот мне это будет не сложно — работы там мало, минут на пять. Так, что потом я поваляюсь в кровати у каминной трубы. Там тепло. Это на втором этаже, где ты не бываешь. И еще я знаю, чего я не буду делать. Я не буду ничего разгружать, и уж точно не буду лезть не в свое дело, да еще и тявкать при этом. Собственно, если б я был приблудным выкормышем, которого держат только из жалости, то я бы вообще держал рот на замке и знал, где мое место. Ни отца, ни матери, только гонор непомерный вылезает наружу!
Курти молча слушал. Зубы были сжаты так, что могли раскрошиться. Что тут скажешь? Сказать, то конечно можно и немало, а можно и без слов вогнать в глотку хозяйского племянника все только что им произнесенное, но… тогда он потеряет эту работу. А здесь кормят, пусть мало, пусть раз в день, но все же.
Курти тихо произнес:
— Я умею считать.
— Да!!! — Бьорн подошел к Курти лицом к лицу и так же тихо спросил:
— Посчитай сколько тебе предупреждений осталось, прежде чем руку отрежут!
— Эй, мелкие! — окликнул их возница — разгружать кто будет?! Потом пособачитесь.
Бьорн скрылся в дверном проеме.
* * *
Не так уж и тяжело таскать. Хлеб продукт не тяжелый. На деревянных лотках разложено пятнадцать буханок, и тринадцатилетний подросток вполне может справиться. Но лотков много, носить хлеб надо ровно, на вытянутых руках и многочисленные ходки выматывают. Но худшее не это.
Как же пах хлеб! Горячий, час назад вытащенный из печи, он источал ошеломляющий аромат. Поджаристая корочка, под которой теплый мякиш. Прижимая лоток к груди, Курти делал ходку за ходкой и каждый раз горбатые спинки буханок почти упирались ему в нос. Запах какой!!! Оторвать бы кусок, чтоб пальцы погрузились в горячую, пористую мякоть. Засунуть в рот и жевать вместе с хрустящей корочкой… Нельзя. Буханки обязательно пересчитают. Шмяк всю неделю, как в город впервые завезли муку и заработали пекарни, всегда присутствовал на разгрузке, не сводя глаз с Курти и Бена, чтобы проследить, что бы они ничего не стащили. Даже странно, что сегодня его нет.
Курти отнес на кухню последний лоток. Постоял несколько секунд, вдыхая сводящий с ума аромат, и лишь потом захлопнул хлебницу. Теплый и сухой шкаф был обычной нишей в стене, куда затем вмуровали косяк, петли и навесили дверь с засовом.
