В конце концов я выдавил из себя:
— Но… А как же Западная школа? Ты столько трудилась, чтобы сдать экзамены!..
— Они сказали, что отошлют бумаги в государственную школу в Тотиги… Прости.
Из трубки донесся приглушенный рев проезжающих мимо автомобилей — значит, Акари звонила из телефона-автомата на улице. Я сидел на татами в сваей комнате, но кончики моих пальцев немели, будто их холодил воздух в телефонной будке; я съежился, обхватил руками колени. Что отвечать — я не знал, и всё равно искал хоть какие-то слова.
— Что Tы… Акари, тебе не нужно оправдываться… просто…
— Я сказала, что хочу ходить в нашу школу и могу жить у тети в Кацусикиз, но… они говорят, что, пока я не подрасту, этому не бывать…
Она всхлипнула, и я поймал себя на мысли, что не хочу больше ничего слышать. Опомнившись, я перебил Акари, свирепо выпалив:
— ..Да понял я!
Из трубки послышался тихий плач. Мне бы замолчать — но я не мог остановиться.
— Ну хватит уже, — сказал я твердо и повторил еще раз; — Хватит…
Я держался, стараясь не заплакать, но меня уже охватило отчаяние. Почему?.. Почему всё всегда заканчивается именно так?
Десять секунд стояла тишина, потом Акари снова всхлипнула и проронила упавшим голосом: «Прости…» Съежившись на татами, я что было силы прижал телефон к уху. Положить трубку и прервать разговор я не решался. Акари была на другом конце провода, но я физически ощущал, как больно ранили ее мои слова. Однако сделать ничего не мог. В то время я еще не умел контролировать себя е подобных ситуациях. Наш с Акари последний, столь неловкий телефонный разговор закончился, и я остался сидеть, обхватив колени руками.
Следующие несколько дней я ходил угрюмый, словно сам не свой. Акари страдала куда сильнее, и мне было ужасно стыдно, что я не смог найти для нее ни единого нежного слова. В таком настроении мы встретились на выпускной церемонии — и расстались, так и не избавившись от чувства неловкости. Когда после церемонии Акари сказала ласково: «Такаки-кун, вот и пришло время прощаться», — я стоял с опущенной головой, не зная, что ответить. «Что я могу сделать? Ничего не могу, верно?» — говорил я себе. Но с тех пор и до сегодняшнего дня я живу лишь мыслями об Акари. Я должен был начать взрослеть еще тогда — но по-настоящему взрослым я мог стать лишь рядом с Акари, а значит, думал я, мне суждено во многом оставаться ребенком: некая непонятная сила отобрала у меня всё самое дорогое, и я лишился опоры. Пусть Акари было всего двенадцать лет и у нее не было выбора, в любом случае наше расстаться мы могли по-другому. Совсем по-другому.
