— Вставай! — повторил военный трибун. — Надевай штаны — и полетели. Без штанов мы тебя не повезем, и не надейся.
— Пассажирский коллант, — пробормотал Папа. — Ты все-таки…
Лицо карлика гримасничало, дергалось от нервного тика. Казалось, умирающий антис не знает, что ему делать: зарыдать или расхохотаться.
— Ты все-таки решился, идиот. А как же «Неделя раз-два-три»? Тебе что, Сенат не указ? Всем вашим, кто взял астланина на «поводок», запрещено участвовать в создании коллантов.
— Сам идиот, — объяснил Тумидус. — Где ты видишь астланина?
Папа дернул щекой:
— Я ничего не вижу. Никого не вижу. Я слепой.
— И я не вижу, — согласился военный трибун. — Я зрячий и все равно не вижу здесь астлан. Перед тобой двое бравых помпилианцев и одно стихийное бедствие со слаборазвитой планеты. Слаборазвитой технически, а умственно так и вовсе отсталой.
— Ты у нас гений! — огрызнулся Борготта. — Семь пядей под козырьком!
Чуя растущее напряжение, откликнулся хор:
— Ай-яй-яй, будут бить ногами,
Аллилуйя, длинными ногами,
Белый бвана раз,
Белый бвана два,
Белый бвана три —
Аллилуйя, будут Папу бить, бить, бить!
Папа Лусэро встал на крыльце. Цыплячьи ножки грозили подломиться. Пижамная куртка висела на костлявых плечах, как на проволочном манекене. В курчавых седых волосах застряли щепки и соломинки. Впору было поверить, что Папа спит на чердаке или на сеновале. Чердака в доме не было, сеновала не нашлось бы и на всей Китте, а вот поди ж ты!
— Ты, наверное, знаешь, что делаешь? — спросил карлик.
Папа разговаривал с военным трибуном, и только с ним, как если бы остальные были приложением к Тумидусу-старшему, бессмысленными голограммами.
— Нет, — честно ответил Тумидус.
Неужели согласился, подумал он. Что, правда?! Военный трибун ждал сопротивления, боев на всех фронтах, ослиного упрямства. На быстрое согласие он не рассчитывал, хотя именно согласие, причем троекратное, являлось залогом успеха — если не предприятия, то хотя бы старта.
О необходимости троекратного согласия пассажира Тумидус выяснил заранее. Да, здесь был слабый момент. Имей трибун возможность утащить Папу силой, он бы так и сделал и ни минуты бы не сомневался.
— Нет, Папа, не знаю. Не знаю, но делаю.
— Где твои люди?
— Вот. — Тумидус положил руки на плечи Борготты и племянника.
— Этих я вижу. — Папа Лусэро противоречил сам себе и плевать на это хотел. — Твой сорасец…
— Мой племянник, — поправил военный трибун.
— Твой племянник. Я чую в нем кровь солнца. Его пульс иной, чем у всех ваших. Он твой племянник, но он астланин. Ты уже взял его на «поводок»? Не отвечай, молчи. Взял, конечно же взял. Где остальные?
