— Дело не в этом. Дело в том, что все сходится. В единое целое, гармоничное, четко структурированное.
— Илгаускас — американец, точно такой же, как мы с тобой.
— Русский — он русский и есть. Он даже разговаривает немного с акцентом.
— Не слышу у него никакого акцента.
— А ты слушай внимательнее, он есть, — заверил его я.
Я не знал, был у него акцент или не было. Канадский клен растет не только в Канаде. Мы выдавали спонтанные вариации на основе того материала, что давала окружающая действительность.
— Ты сказал, что старик живет в этом доме. Я тебе поверил, — продолжил я. — А теперь добавляю, что живет он вместе с сыном и невесткой. Ее зовут Ирина.
— Вместе с сыном. С так называемым Илгаускасом. А имя у него какое?
— Незачем нам знать его имя. Он Илгаускас. И достаточно, — ответил я.
Его волосы растрепались, запыленный и заляпанный чем-то пиджак на плечах почти расходился по швам. Он склонился над столом — квадратная челюсть, сонный вид.
— Если мы вычленим случайную мысль, мысль мимолетную, — говорил он, — мысль, истоки которой необнаружимы, мы начнем осознавать свое повседневное безумие, будничное сумасшествие.
Идея о повседневном безумии пришлась нам по душе. Очень правдоподобно.
— В нашем наиприватнейшем сознании все хаос и муть. Мы изобрели логику, чтобы отвоевать нашу первозданную сущность. Мы доказываем или опровергаем. Мы считаем, что за «м» следует «н».
В нашем наиприватнейшем сознании, подумали мы. Он и в самом деле так сказал?
— Единственные значимые законы — это законы мысли.
Он уперся в стол кулаками, костяшки пальцев побелели.
— Все остальное — от лукавого, — добавил он.
Мы снова гуляли по улицам, но незнакомец в капюшоне все не появлялся. Праздничные гирлянды исчезли почти со всех входных дверей, и лишь изредка можно было заметить фигуры людей в теплой одежде, счищающих снег с лобовых стекол. Со временем мы стали понимать, что эти прогулки — совсем не то, что обычные шатания за пределами общежития. Мы не разглядывали деревья и вагоны, как обычно, не именовали их, не считали и не классифицировали. Все было иначе. Все сводилось к незнакомцу в загадочной одежде, к сгорбившемуся старику, по-монашески прятавшему лицо под капюшоном — история, туманная драма. Нам хотелось еще раз встретить его.
Мы с Тоддом решили совместно описать день из жизни старика.
Он пьет черный кофе из маленькой чашечки и зачерпывает ложкой хлопья из детской мисочки. Когда ест, почти касается мисочки лицом. Он никогда не заглядывает в газеты. После завтрака возвращается в комнату, садится и думает. Его невестка, Ирина, приходит заправить постель.
