Этот пистолет фигурировал потом на суде в качестве вещественного доказательства. К моему удивлению, экспертиза признала, что из него не было произведено ни одного выстрела. Но ведь я сам выстрелил из него! Стало быть, так было надо для защиты. Судили молодежную банду, орудовавшую в подмосковных электропоездах. Среди подсудимых был мой приятель Игорь Горбунов, сын генерала МГБ из дома на Володарской улице. Он-то и позаимствовал оружие, дабы пугать им жертв грабежа. Горбунова забрали прямо на наших глазах с урока в десятом классе. “Комсомолка” подробно описала эту уголовную историю.
Когда через четыре года Горбунов вернулся из колонии, я впервые по его совету попробовал курить “план” — легкий наркотик, набиваемый вместо табака в гильзу “Беломорканала”.
Все это было, но было и другое. Мы с Гуревичем и Распоповым (иногда к нам прибивался одноклассник Сережа Вескер) почти каждый вечер гуляли по бульварам и набережным, ходили в читалку музея Маяковского в Гендриковом переулке, где безотказно выдавали книги поэтов Серебряного века, репетировали с девочками из соседней женской школы “Гимназистов” К. Тренева и бредили стихами, особенно Блоком.
Шел тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год, год любви и надежды.
Полковник в отставке Борис Иосифович Кельбер с неизменной сигаретой в длинном мундштуке и с безукоризненным маникюром лениво и слегка надменно посматривал на наши стриженые головы. Его синий костюм, наподобие френча, был украшен орденскими планками. Разумеется, он всегда был в белой рубашке и, конечно, при галстуке. Что неудивительно, ибо в наше время в школе без галстука мог появляться только один педагог — учитель физкультуры Сергей Михайлович Захаров, мастер спорта по гимнастике.
Каким ветром занесло к нам блистательного Б.И. Кельбера, совершенно неведомо. Он совсем недавно служил военным переводчиком, был контужен в Германии, присутствовал в Потсдаме при подписании капитуляции и вдруг опустился до внедрения в наши тупые мозги немецких глаголов. По каким-то деталям в разговоре, теперь, задним числом, я понял, что в его судьбу вмешалась борьба с космополитизмом, где жертвами были и достаточно мелкие сошки. Во всяком случае, всегда вспоминаю его с благодарностью, ибо он, сам того не зная, привил мне любовь к немецкоязычной поэзии. Уже в университете я перевел несколько стихотворений Гейне и, заглянув в Левика, нахально решил, что у меня не хуже.
Так до сих пор и звучит внутри: “Mein Tag war heiter, glьcklich meine Nacht”.
