«И не восстал на него никто из вельмож, и он же их род погубил, он, а не цари иностранные. Но кого же винить в том?»
Старец перелистал несколько страниц, нашел строки о царе Василии Шуйском.
«И раздиралась Россия вся в двоемыслии: одни любили Шуйского, другие ненавидели его. Царь же Василий многих убивал повинных, с ними же и неповинных, смертному суду их предав. И так во всей России пошли с мечом друг на друга».
Казначей покосился на дверь, прикрыв страницы дрожащими руками: о живом государе говорит так, словно царство его кончилось.
«Где всякое благолепие российское? Не все ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Где народ единый? Не все ли горькою и лютою смертью скончались? Где множество бесчисленное в городах и в селах работных людей прилежных? Не все ли без малости пострадали и в плен уведены насильно? Не пощадили престарелых возрастом, не устрашились враги седин старцев многолетних и сосущих молоко младенцев — все испили горькую чашу».
Глаза Иосифа застилали горячие слезы.
«О ненасытные богатством! — читал он. — Опомнимся же и отринем злые помыслы. Научимся творить добро. Вижу общую погибель смертную, и чтобы нас самих та же не постигла лютая смерть, перестанем во злобе ненавидеть и терзать друг друга!»
Пока Иосиф предавался горестным размышлениям над Дионисиевым посланием, под окнами его кельи закончили рыть неглубокий четырехугольный ров, затем его быстро забросали камнем и залили раствором из песка и извести, размешанными в воде. С внешней и внутренней стороны рва установили опалубку, чтобы основание для дома получилось ровное, на одной высоте. Тут же приготовили бревна и начали класть стены. И так до позднего вечера.
На следующий день с утра работа возобновилась, всё делали чуть ли не бегом. Солнце стояло еще высоко, когда приступили к кровле.
— Давай, давай, братцы милые, немного осталось! — приговаривал расходившийся Степан Нехорошко, быстро возвращаясь из кузни с полной шапкой черных гвоздей. — Бог нам может, да не поможет, одна надежда — на себя!
— Не бормочи, богохульник! — с негодованием одернул его Петруша Ошушков, поджимая толстые губы.
Степан будто и не слышал оговора.
— Эй, Ванька, держи гвозди, да не просыпь! — Он весело скалил белые зубы, протягивая шапку Ваньке Голому, тот оседлал стену, свесив ноги в лаптях.
— Не бойся, не уроню, — буркнул он в рыжую бороду, забирая горсть гвоздей левой рукой, зажав в правой увесистый железный молоток.
Степа по лесенке влез на стену против Ваньки. Внизу метался Гаранька, он подносил и подавал наверх доски, жерди. Вот снизу подали две слеги, сбитые под тупым углом при помощи косячка. Их подняли кверху и прибили к углам избы. По самому верху положили стреху. Вдоль и поперек крыши укрепили тонкие жерди, и кровля была почти готова, оставалось покрыть ее дранкой или соломой.
