— Кого бьют либо обижают несправедливо, тоже не глядеть?
— Молод ты судить, что справедливо, а что несправедливо. На то сидят старосты на съезжих избах да дьяки в приказах, а ты должен подчиняться им.
— Так недолго самому безвинно батогов съесть, батя.
«Вот те и вырастил сынка в ласке да в холе, — горько пожалел Антип. — Отца не хочет почитать». Но вслух гнул свое, не показывая обиды.
— А ты не лезь, тебя и не тронут.
Мать быстро убирала со стола.
— Что же, в погреб спрятаться? Негоже так! — Он вскочил с лавки, резко двинул плечом.
Антип тоже поднялся. Мать испуганно смотрела на них, растерянная улыбка не к месту витала на губах.
— Отцу перечить?! — коротко вздохнув, выдавил Антип и шагнул к сыну.
Послышался быстрый топот сапог по крыльцу, хлопнула сенная дверь. Вошел небольшого роста крепкий парень лет двадцати пяти, в синей рубахе, перетянутой поясом. Светлые глаза глядели весело.
— Любовь да совет, от стрельца привет!
Антип кивнул головой, пробурчав приветствие.
— Заходи, Степа, кваску выпей. — Мать торопливо налила из жбана холодного, погребного квасу в кружку.
— Спасибо, Любовь Саввишна, — выпил одним махом. — Хорош квасок у тебя, добрый, едва не пиво ячменное. — Утерся рукавом, поставил кружку на стол, сел на лавку у стены.
— И чтой-то ты, Степка, не в полку своем, а здесь околачиваешься, — сказал Антип не очень приветливо.
— Отпустили домой наведаться, стариков утешить.
Антип стал расспрашивать, что слыхать там, у них в полках. Как тушинцы?
— Теперь тихо у нас стало, тушинцы все боле вино пить горазды, воевать ленивы. Наскочут иногда под стены, погорланят срамные слова, посулят легкую жизнь, облают царя Василия и ускачут. Стрельцы ворчат, особенно зажиточные, к лавкам торговым да к ремеслу беспошлинному тянутся, большие выгоды, конечно, теряют. Торговать легко и прибыльно: этого нет, того не хватает.
— А не войдет новый самозванец в Москву? — спросил Антип.
— Тушинский вор? Да нет! — горячо воскликнул Степа. — Хватит, одного пустили, так он за собой панов приволок. Нынче ученые стали, подметные листы не прельстят. И силой нас, конечно, не взять.
— А ну как самозванец вместе с иноземцами на приступ пойдет, сможете устоять?
— Конечно! Москва — как твердый орех, да только у него не одна скорлупа, а целых четыре: снаружи деревянная стена с земляным валом тянется на пятнадцать верст вокруг города — это Скородом; а внутри сначала каменные стены Белого города, потом стены Китай-города и в середине — Кремль. Такой орешек не разгрызть — зубы поломаешь.
