— Пропал Банька, — сказал он с горечью. — И не везет же человеку!
— Кому не везет? — спросил Степан. — Тому беглецу, что ли?
— Ну да, ему, это мой сосед, в одной кузне на Пушечном дворе коптимся.
Миша рассказал про Ваньку Голого.
Помрачнели друзья, пожалели беднягу.
Долго ходили они по Москве, еще раз заглянули в блинную, походили по московским улицам и к вечеру, усталые, возвращались домой по опустевшей Тверской улице. Стемнело. Дома с наглухо закрытыми ставнями отгородились высокими заборами, громоздятся неясными глыбами.
Неспешный цокот копыт в переулке; оттуда выплыл трепетный искристый огонь факела; боярин со слугами едет домой.
Внезапный вскрик в той стороне.
Миша встрепенулся, прислушиваясь:
— Людей грабят!
Они что есть духу помчались к переулку, где в кромешной тьме (факел погас) слышались тяжкие удары, стоны, кого-то стаскивали с храпящего коня. Подбежали.
— Стража, ко мне, окружай всех! — завопил Степан. Подлетел, со всего плеча ударил.
Разбойник упал.
— Держи, хватай! — тоже заорал Миша, волтузя другого грабителя.
Подбежал и Афоня Дмитриев, путаясь в длиннополой рясе.
Нападавшие разбежались. Зажгли факел. Двое боярских слуг проворно вязали локти схваченному разбойнику. Другие поддерживали в седле оглушенного ударом кистеня боярина. Он морщился от боли: только шлем спас боярина от верной смерти. Один из слуг лежал на земле с проломленным черепом.
Боярин пришел в себя, взглянул на убитого своего слугу, поправил шлем на голове. Подъехал вплотную к разбойнику, пнул красным сапожком в его губы. Тот дрожал от страха.
— Эй, Урус!
Слуга с факелом в руках торопливо подбежал.
— Привяжи к коню, сам учиню расправу, без Земского приказа.
Расстегнул алый кафтан, пошарил у пояса, высыпал засверкавшие деньги — целую горсть! — в подставленные ладони Степана.
— Жалую на первый случай. Завтра после полудня явитесь ко мне. Спросите князя Григория Долгорукого, дом у церкви Димитрия Солунского на Тверской. Мне бесстрашные люди нужны.
Отвернулся, потянул узду коня.
Сгорбившийся разбойник, привязанный к седлу короткой пеньковой веревкой за шею, спотыкаясь, пошел мелкими шагами, оберегаясь копыт коня.
В старинной кремлевской каменной палате с полукруглыми окнами ожидали царя бояре и думные дворяне. У дверей замерли одетые в белое охранники — рынды в горностаевых шапках с серебряными топорами на плечах.
Поближе к рындам, чтобы первого приметил царь, как войдет, — князь Федор Мстиславский.
— Народ, как конь норовистый, — гудел Мстиславский, — уважает крепкую руку и почитает одну лишь плеть. Не лаской смиряют, но суровостью беспощадной. Царь Борис с трона свалился, и род его ненавидят, хотя он знатных людей казнил, в ссылки ссылал, а холопов ласкал, на волю отпускал, хлеб в голодные годы раздавал. И холопы же его больше, чем других, возненавидели. Кнут нужен, а не ласка.
