На стеклах полки лежал мутный отсвет уличного фонаря. За окном по-прежнему нудил дождь. Сквозь сито этого дождя фонарный свет на стеклах полки казался чуть колеблющимся, зыбким. Этот свет чем-то напоминал блики на новогодних игрушках.
Под Новый год в комнате Ленки непременно появлялась живая, разряженная игрушками елка. Ночью игрушки на ветках ловили любой свет за окном. Блики на них тоже казались шаткими, неустойчивыми, будто елка время от времени вздыхала.
Как боялась за отца Ленка, когда он отправлялся в лес вырубать елку! Хотели сэкономить денег, не покупать елку, в лесу под электролиниями они также пропадали, но вырубать их — запрещено, браконьеров ловили, и Ленка с волнением ждала отца из лесу: как бы не схватила милиция, не оштрафовала, не нажаловалась ему на работу.
Сон сморил ее. Но оказался не долог. Ощущение того, что она что-то не довела до конца, переломило сон. Ленка пробудилась и все быстро вспомнила: надо узнать главное — про отца, здесь ли он, с матерью ли? Она быстро поднялась с постели, но тронуться сразу дальше не смогла: кругом тьма — хоть глаза выколи. Никаких бликов на стекле полки, фонарь за окном не горел. Она добралась до выключателя, щелкнула, в комнате свет не зажегся. Из окна черным силуэтом прорисовывался дом напротив, там тоже — сплошь погашенные окна, только кое-где что-то красновато теплилось. Скорее всего, свет отключили по всему городу. Она осторожно, ощупывая дверные косяки и стенные углы, стала пробираться к прихожей: надо проверить, там ли одежда отца — ботинки, куртка. Ни ботинок, ни куртки Ленка не нашла. Тогда она, все еще с не остывшей надеждой, прокралась к родительской комнате, прислушалась. Никаких шорохов, никаких звуков. Она тихонько плечиком навалилась на дверь.
— Ты почему не спишь? Поздно уже, — услышала Ленка голос матери с кровати; ее лицо лишь слегка белело в потемках.
— Свет отключили, — робко сказала Ленка.
— Я знаю, что отключили.
— А папа ушел?
— Да.
— Он придет еще?
— Я не знаю.
— Мам, ты чего, за другого дядю замуж собираешься?
Было темно. Ленка почти не различала лицо матери. Только по ее голосу догадывалась, что она тихо плачет.
Татьяна надивиться и нарадоваться не могла на Сергея. Он утеплил оконные рамы, прочистил дымоходы печи, укрепил подпорки в погребе, обил войлоком дверь, чтоб не тянуло, исколол тракторную повозку пиленых березовых дров, которые закупила Татьяна на зиму. «Теперь никакой дубак нам не страшен. Правда, Сережа?» — говорила она, ласкаясь к нему. И всякий раз поутру, пробуждаясь в постели не одна — с Сергеем, она хотела приластиться, прижаться к нему, согреться, как котенок под теплым боком доброго покровителя.
