Ему осталось только вернуться на зимнюю половину, к печке. Легко скакнул он на привалок и сорвал ситцевую занавеску. С печки шибануло чесночной вонью и будто бы, показалось, брагой. Филька давился храпом.
— Ты чего чеснок жрешь, спрашиваю? — тоненько крикнул Арсений Егорыч, наугад, сверху вниз, ударяя сына левой рукой и радуясь тому, что рука попала по мягкому, по живому. — Ты чего чеснок жрешь? А? А?
Филька опрометью, едва не сбив Арсения Егорыча, скатился с печи, но Арсений Егорыч успел вцепиться в него.
— Ты это что, а? Ты сядь сюда! А ну сядь!
Филька рвался, мычал, тряс головой и плечами, но Арсений Егорыч держался на нем, как клещ.
— Ты чего чеснок жрешь? А? Ты чего скалишься? Бу-бу-бу! Гляди у меня.
Арсений Егорыч торчком ударил ладонью под Филькин круглый подбородок, в шею. Филька сел так, что хрустнуло дерево лавки, заперхал и замолк.
— А? Ну? Станешь скалиться? То-то: матка пуды неподъемные ворочает, а ты? Спишь? Чеснок жрешь? Подбери, подбери слюни-то! Подбери, говорю, Филюшка. Ты уж прости меня, прости. Иди помоги матери, матери иди помоги, говорю. За дровами иди, говорю, что ли.
Филька засмеялся, поднялся с лавки, отодвинул отца в сторону и направился к Еньке. Слышно стало, как он за углом печи шумно, будто кабан, хлещет воду прямо из кадки.
«Чтой-то, замечаю, чеснок он стал потреблять, — размышлял Арсений Егорыч, — чтой-то ране такого не водилось. Неужели к бражке подобрался, нетопырь?»
Бражку себе заваривать Арсений Егорыч начал с той поры, как появилась у него Полина. Вернее, даже чуток раньше. На бражке этой Полина и попалась. Боялся оплошать Арсений Егорыч, а с банькой да бражкой бросался он в атаку, как с трехгранным штыком — ни на какую сторону не согнешь. По военному времени хлеб полагалось бы беречь, но выше сил было для Арсения Егорыча отказаться от последней блажи, подсказывал он себе, что святые апостолы ждут не за горами.
Но больше двух-трех недель готовая бражка не выдерживала даже в летнем погребе, распадался солод, и после выстаивания на холоду Арсений Егорыч спаивал ее с помоями хряку.
Неужто Филька холоженую пьет? Или отчерпнул давеча той, с печи? То-то проба показалась как бы вполсилы. Неужели сообразил?
Поскольку ключи от всех чуланов, ларей, мельницы и подызбья Арсений Егорыч берег при себе, иных предположений и быть не могло.
Посидев в раздумье на лавке, Арсений Егорыч решил подкараулить Фильку, а буде настанет уличительный миг — дать Фильке такого луподеру, чтоб тот и забыл, чем пахнет повязанная поверх пробки бутыль. Иначе, коли пристрастится Филька к зелью, удержу ему не будет. Что ему стоит мизинцем кому хошь шею свернуть? К Полине, того гляди…
