— Спокойно, земляки! Тут вам не ликбез, тут шутить не любят. Налог военного времени, на выбор: то ли это, то ли отдадите все задарма вместе с потрохами. Возьмут германцы Москву, тады к весне налог переменют, в пользу, значит, лучших хозяев. А пока, земляки, слушай дале: обязаны вы платить деньгами по 100 рублей за каждого едока, по 200 — за корову, по 100 — за собаку и по 10 рублей — за каждую кошку. Какими деньгами платить и как — будет вам через меня дополнительно сообчено. Далее то, что все население от 14 до 65 лет обязано участвовать по распределению старосты, меня то есть, в работах для великой германской армии… А наказания вам будет два: перво-наперво — порка, второ дело — расстрел.
Слушая быстрый говор старосты, пытаясь уловить все, что он говорит, Герхард вглядывался в толпу, и умиление заливало его душу, потому что люди стояли тихие, опустив головы, так что видны были серые, в инее, надвинутые на глаза платки да мятые мужицкие шапки, словно русские клонили головы перед сыном божьим. Смирный пар дыхания поднимался над их головами, и сквозь невольные слезы умиления Герхард в пастве склоненной отметил двоих: массивного, как Гюйше, крестьянина с бородой в пятнах седины, раскинутой веером по всей груди, и еще девушку с алым, вызывающим, цветущим на холоде лицом, изумленно поднятым сюда, к грузовику. Лицо это выбивалось из толпы, парило, как утреннее солнце, над снегом, Герхард продолжал видеть его даже тогда, когда оглянулся на лязг оружия у охранника сзади и умиление стало проходить, потому что появилось беспокойство из-за этого не соответствующего обстановке лица и этого не к месту напомнившего о себе оружия.
А староста говорил быстро, тараторил, давился словами, перхал, словно собака, наконец-то получившая похлебку:
— Так что большевички, слава богу, кончились. Если кто помнит, земляки, Луку Иваныча Шишибарова с Наволока, так вот я его наследник, старший то есть сын, Савватий. Какова есть шишибаровская рука, говорить не буду. Кто не знает, узнает! Так что лучше миром-ладом. Вот господин офицер аж из самого Берлина здоровкался с вами, а вы, земляки, что? Нехорошо это, никто слова приветного не сказал, а он ведь вам насчет нового порядку… Так что давайте, земляки, миром-ладом, по уговору, как скажу я: «Здорово, мужики!» — так вы шапки, значица, долой. Снимите то есть шапки-то! Так господа офицеры вас и приветят, и я милостью не обойду. Так что? Здорово, мужики!
