— Командирская жена, значит… Ты, молодка, в случай чего, скажи, что мать я твоя. Поезд, мол, разбомбили. А идем в Наволок, к деду. Вправду там дед у меня. Чего замлела-то? — закричала Ксения Андреевна. — Вдруг примут нас за шпиёнок. Война, говорю! Ой, молодка, правду тебе говорю, наволоцкая я. Сама, бог даст, увидишь.
Больше к этой теме они не возвращались, и Полина решила, если потребуется, говорить только правду, но, когда за сутки до Наволока их остановил конный патруль НКВД, Полина, всхлипывая, изложила все так, как просила Ксения Андреевна. Хмурый мешковатый кавалерист внимательно пересмотрел все ее бумаги и, возвращая их, придвинулся к ней с седла:
— Вы успокойтесь, товарищ. Вас не обидят. Станьте на учет в районе. Надо укреплять тыл. Враг не пройдет.
Патруль ускакал, Ксения Андреевна перекрестилась на другую сторону, они тронулись дальше, и тут Ксения Андреевна зашла в тупик во второй раз: проселок вышел на магистральное шоссе, по песчаной обочине которого в одну сторону двигался под бабьи оклики и неумелое щелканье кнутов орущий скот, а в другую сторону, посредине, по деревянным торцовкам, с хрипом проносилась колонна газогенераторных полуторок.
Они, поглядывая на небо, с час просидели у обочины, пока не миновало стадо и не опало облако пыли. Ксении Андреевна несколько раз пускалась по проселку, а затем возвращалась в раздумье обратно, и все ж таки вернулась, поминая какой-то омуточек, назад и заспешила, погоняемая солнцем, а Полина за ней.
На этом проселке, где лес становился все глуше и гуще, поля теснились у деревенек на взгорках, они снова услышали впереди, на восходе, постоянный глухой гул, который еще два дня назад охватывал небосвод позади, и поняли, что война обогнала их стороной.
Последнюю ночь они ночевали не в доме.
— Ничего, молодка, обойдешься, — сказала Ксения Андреевна, — недолго теперь осталось. Сено в стогу молодое, теплое.
И Полина всю ночь продрожала под стогом от холода, изредка забываясь, но просыпаясь с еще бо́льшим ужасом, сквозь ровное дыхание спутницы разбирая далекий гул, ночные шорохи, хлопанье крыльев, странные всхлипывания на лугу и какое-то чавканье за лесом, словно там временами запускали насос.
Наутро ноги еле держали ее, но Ксения Андреевна, оделив ее сухарем, молвила только: «Терпи, молодка, теперь недолго», — и пошла к лесу. Там оказалась тропинка, сырая и поросшая чем попало, и вилась она в таком глухом лесу, что Полина не видела солнца.
