Он и сам понимал, что суетиться здесь не следует, и шел почти торжественно, представляя себя похожим на телевизионного солдата, возлагающего венок к памятнику. Где-то на середине этого казавшегося ему отнюдь не скорбным пути вдруг толкнулась в него неведомая жалость, от которой впору было заплакать. С привычной для себя защитительной иронией он подумал, что если бы шел в два раза медленнее, то и жалости было бы в два раза больше. Но вдруг рассердился на себя за неуместное ерничание и с удивлением заметил, что ему и в самом деле невмоготу горько на этом чужом кладбище. Впрочем, бывают ли чужие кладбища? В каждом лежат предки, а значит, родичи, не в близком, так в дальнем колене. Все мы дети одной праматери, одного праотца. И может, не так уж не правы религии, отмечая этот факт как наиважнейший? Должно же на чем-то держаться чувство родства между разобщенными людьми, между народами?..
Он поставил венок к большому кресту. Луиза положила букетик сверху. Сели на скамью, помолчали.
Потом Луиза что-то тихо сказала, так тихо, что Александр не разобрал.
— Что? — спросил он. Обернулся к ней и увидел слезы на глазах. И удивился: такая чувствительность!
— Я видела все это, — повторила она громче. — Заключенные работали в болотах, копали торф. Страшно… Мой отец был социал-демократом, вот мы оба и попали сюда. Я не была заключенной, работала на кухне, где готовили для солдат охраны. Отец очень радовался за меня, все-таки питание…
Она покачала головой и надолго замолчала. Александр тоже молчал, знал: в таких разговорах не торопят.
— Здесь антифашисты работали из разных стран. Были и русские… «русские немцы»…
Она повернулась к нему и смотрела не мигая. И он увидел, как слеза скатилась по морщинистой щеке.
— Нас почему-то часто бомбили американцы. Наверно, принимали лагерные бараки за какой-нибудь завод.
— Заводы они не очень-то бомбили, — сказал Александр. — Наверно, просто старались помочь немецким фашистам избавиться от немецких антифашистов.
Она резко обернулась к нему.
— Вы так считаете?
— Чего там считать, — сказал он. И добавил по-русски: — И ежу ясно.
— Кому?
— Это так говорится.
— А-а…
Опять помолчали, слушая кладбищенскую тишину.
— Вы его любили? — спросил Александр.
— Он спас меня, — сказала Луиза, помедлив. — Что-то они несли мимо, а тут самолеты. Он толкнул меня в канаву, а сам лег сверху. Ранило его тогда, в спину. Если бы не ранило, его бы, наверное, расстреляли. Солдат, видевший это, сказал, что он хотел снасильничать. А я сказала, что он увидел, как летит осколок, и закрыл меня. Смешно, правда?
