На элегантно одетого господина, упорно разглядывавшего его, Александр сначала не обратил внимания. Увидел, лишь когда тот подошел, преспокойно сунул ему в карман какой-то листок и как ни в чем не бывало пошел по тротуару, изредка оглядываясь. Листок был размером с почтовую открытку. В первый миг Александр ничего не мог понять: какая-то грудастая баба на одной стороне, изображенная в непристойной позе и перечеркнутая жирно крест-накрест, а на обороте двое голых мужчин, слившихся в танце.
— Гомосексуалисты, — с серьезным видом пояснил Вальтер. — Ищут партнеров.
Александр бросил открытку на брусчатку, словно она ожгла ему руки. Заметил укоризненные взгляды прохожих, но поднять открытку не мог.
Открытку поднял Вальтер, отнес к урне и бросил как ни в чем не бывало. А у Александра не проходило ощущение, будто только что держал в руках нечистоты, и он все ходил с растопыренными пальцами, не решаясь даже достать носовой платок.
— Купите, пожалуйста, воды, — попросил он.
Вальтер взял бутылку минералки и половину ее вылил на руки Александру, вслух удивляясь такому чистоплюйству русских: открытка же чистая, не грязнее всей другой печатной продукции.
Но Александр все не мог успокоиться. Случись подобное в Москве, он бы догнал этого типа и набил ему морду. За оскорбление, за то, что осмелился увидеть в нем своего. Здесь за такое не били, здесь за каждым признавалось право на любое пакостничество.
Маленький этот случай заставил вспомнить о разрекламированной сексуальной свободе Запада. В Москве с приятелями не раз говорили об этом. Он даже обещал, что хоть разок сходит на секс-фильм. Из любопытства. А теперь понял: не сходит. Не сможет перебороть себя, зайти вместе с прыщавыми подростками в зал кино и делать вид, что его, сорокачетырехлетнего старпера, ничего там не интересует, кроме искусства.
Но реклама секс-фильмов, как нарочно, теперь лезла ему в глаза. Правда, была она довольно пристойной — этакие сороконожки в витринах, похожие на рекламу заграничных колготок, что продаются в наших галантерейных магазинах. И только один раз в какой-то витрине резанули глаз растопыренные голые женские ноги. Он отвернулся и после все отворачивался от витрин, где были выставлены какие-либо журналы, боялся вновь увидеть подобное и хоть на секунду задержать взгляд на этих картинках. Он стеснялся Вальтера, стеснялся прохожих, равнодушными тенями шествовавших мимо, стеснялся самого себя. Но скоро сделал заключение, что немцы все же не лишены чувства меры: откровенно порнографические картинки больше не попадались.
