— Хорошо хоть мне дали приличное первое имя, — продолжила Ребекка. — А вот тот убогий, — она украдкой указала на страшненького мальчонку, — сирота из приюта, получил от монахинь прозвание Нибла Цонцон.
— Аййа! — воскликнул я, отчасти смеясь, отчасти сочувствуя. — Оба его имени означают «Бестолковый, тупой, глупый»!
— Таков он и есть, — заметила Ребекка, обнажив в ухмылке жемчужные зубы. — Ты ведь слышал, как он, когда отвечает урок, заикается, запинается и пыхтит.
— По крайней мере, монахини дают вам, сиротам, образование, — сказал я. — Если, конечно, религиозные наставления можно назвать образованием.
— Для меня это и есть самое настоящее образование, — отвечала Ребекка. — Ведь я для того и учусь, чтобы в будущем самой постричься в монастырь. Надеть покрывало монахини.
— Я думал, что туфли, — растерянно пробормотал я.
— Какие ещё туфли?
— Не обращай внимания. А что это значит — надеть покрывало?
— Это значит, стать Христовой невестой.
— А я думал, Иисус Христос давно умер.
— Ох, Хуан Британико, ты и вправду не очень внимательно слушаешь нашего тете, — промолвила она столь же строгим тоном, как и Алонсо. — Я стану Христовой невестой не в этом смысле. Просто так называют всех монахинь.
— Что ж, это звучит лучше, чем Каналлуца, — согласился я. — А что, этот дурачок Нибла Цонцон тоже сменит имя?
— Вот уж нет! — расхохоталась она. — У него просто ума не хватит, чтобы вступить в какой-нибудь монашеский орден. Разве ты не знаешь, что после занятий в нашем классе тупица Цонцон спускается в подвал, где учится на подмастерье дубильщика. Вот почему от него всё время так скверно пахнет.
— Ладно, — сказал я, — тогда объясни мне, что это значит: быть невестой мёртвого божьего сына?
— Это значит, что, как и всякая невеста, я посвящу себя ему на всю оставшуюся жизнь. Я буду отвергать абсолютно всех смертных мужчин, любые плотские удовольствия, не допуская ни малейшей фривольности. Как только я пройду конфирмацию, приму первое причастие и стану послушницей в обители, моим долгом станет послушание, повиновение и... — она отвела глаза, — целомудрие.
— Но это время ещё не настало, — мягко заметил я.
— Однако настанет очень скоро, — промолвила девочка, не поднимая глаз.
— Ребекка, я почти на десять лет старше тебя.
— Ты красивый, — сказала она, всё ещё потупя очи. — Я хочу быть с тобой, чтобы это осталось в моей памяти на все те годы, когда у меня уже не сможет быть никого, кроме Иисуса Христа.
В этот момент маленькая девочка показалась мне достойной если не любви, то уж по крайней мере сочувствия. Я не мог отказать в столь робкой и нежной просьбе, даже если бы и захотел. А потому мы условились, когда стемнеет, встретиться в укромном месте, где я и одарил Ребекку тем, о чём она мечтала и что ей предстояло помнить всю жизнь.
