И не только кланяться, — впрочем, может, это горб виноват: гнет к земле.
Еще он шпрехает по-немецки, да, этот старый горбун так и шпарит:
— Айн момент, герр офицер.
— Позвольте другую ножку, битте шён.
— Не думайте, что я для заработка. О майн готт! Исключительно из преклонения перед вашей великой нацией я сижу здесь с утра до вечера.
— Может быть, светло-коричневый крем, если позволите? Яволь! Мой брат — чистокровный ариец. Он присылает мне крем из самого Лейпцига.
— Майн либер герр, ваши сапоги будут совсем как новые в ваших новых походах. Извольте лишь на минутку присесть.
Но лучше всего старику даже не потому, что шпарит по-немецки. У горбуна есть кресло. Настоящее кресло, сидя в котором можно удобно откинуться на спинку и положить руки на подлокотники. Замечательное кресло.
По вечерам железные шторы с лязгом опускались на дверь и окна лавки. Значит, можно вставать и уходить. Никого не дождешься больше, хоть сиди всю ночь.
Горбун посматривал на него и гоготал. Затем аккуратно укладывал в большую сумку хлеб — буханку, а то и две, конфеты, сахар, маргарин и Бог знает что еще, звякал пфеннигами, похрустывал марками.
Правда, третьего дня и ему улыбнулось счастье — впервые. У солдата прохудился бумажный кулек, и страшный сапог отпихнул две сливы.
А сегодня он, как обычно, зря просидел весь день и теперь исподлобья косился на старика, который прятал в сумку свою добычу и гоготал, довольный. Он косился и думал, что горбун этот на самом деле очень стар, хоть и широко размахивается, бросая камень, и что можно подкрасться к нему сзади, когда будет идти домой, бац его щеткой по затылку, сумку хвать — и ходу!
В сумке у старика сегодня полторы буханки. Полторы буханки хлеба!
Пожалуй, даже больше, чем полторы.
Почти две.
Он дрожал, но все равно косился на горбуна и поглаживал самую увесистую из своих щеток.
В это время из лавки вышел последний покупатель. И двинулся к нему.
Он учуял в ранце солдата хлеб. Ранец был набит до отказа и оттягивал солдату плечи. Топорщился нашитый на ранец мех, серый, с рыжими подпалинами — наверное, волчий. Он втянул в легкие побольше воздуха, набрал полный нос и рот сладковатого хлебного запаха, и все тело наполнил этот вкусный дух. У него жмурились глаза, трепетали ноздри, дрожали пальцы.
Солдат поставил тяжелый сапог на шаткий ящик, придавив его к земле.
— Чист!
Он схватил щетки и высоко занес их.
Громадный сапог с толстой подошвой стоял на приплюснутом ящике.
