Они рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.
— И ты прощай, Вёльма — рыжая лисица, — улыбнулся привратник мне. — Жалко, что уходишь.
— Неужто заскучаешь?
— Так кто ж еще на площади подерется? Наши-то вряд ли.
— Прощай, — только и ответила я. Видать, молва людская из меня прямо зверя лютого сделала.
Ладимир ловко взлетел в седло и я, хоть и не так проворно, но все ж не кулем заняла место всадницы. В родной моей Растопше дурным считается, если баба верхом ездит. Помню, крепко я получала от отца и матери за такую вольность. Но как однажды, забавы ради, усадил меня братец в седло, так уж оттуда и вытащить не сумел.
Мирка фыркнула, мотнула головой, отчего пальцы мои погладили шелковые локоны ее гривы. Тут я только заметила, что мастью кобыла всаднице подстать — грива-то чуть рыжевата.
— Едем?
— Едем, — кивнула я и снова назад оглянулась. Нет Арьяра.
— Открывайте, друже, — скомандовал колдун.
— Что ж Арьяр тебя не провожает? — осмелилась спросить, ударив Мирку ногами в бока. — Едем, ласточка.
— Арьяр затемно в лес ушел на охоту. Мы уж вчера попрощались, — оглянулся на меня и добавил: — Тебя просил беречь.
— Вот и береги.
Подлесье, ведунья вотчина, осталось позади. Не увижу я больше дома Ясны, не услышу скрипучего голоса деда Ждана, той флейты, что пастушок вечерами играл одно не услышу. И не бывать мне больше в доме Заряны, не молиться на здешнем святилище. Арьяра больше не поцеловать и глаз его холодных не видеть, да и женой ему не стать.
Не вернуться мне в эти края. Прощай, Подлесье и народ твой славный. Сохрани меня, Ларьян-батюшка. Дай мудрости, Вела-вещунья. Путь мне верный укажи, Славша — странник.
Ехали мы молча. Лишь изредка я на колдуна поглядывала, только все время на спокойный да ровный взгляд натыкалась. Не усмехался, не гневался, не улыбался. Разве ж Ладимир таким бывает? Выходит, бывает.
— Долго нам до Трайты ехать? — спросила наконец.
— Долго.
А и то! Чего ж еще сказать-то? И ответил, и ни слова не понять.
— Сколько ж?
— Верхом за две недели управимся. Если погода не испортится.
Две недели! Хоть я грамоте и не обучена, а знаю, что в неделе семеро дней и каждый от солнца до солнца. Пока птаха не слетела с гнезда — день, как только крылом махнула — ночь и нового дня жди.
Отец мой, торговал всю жизнь с купцами заезжими, лавку свою держал. Он человек, грамоте обученный. Книги какие-то все писал пером острым, считал чего-то. Братьев моих старших, Станимир и Третьяка, обучил читать и писать, а нам, девкам — Ружице, Любомире да мне — учиться ни к чему, решил. Сестрам-то ладно, а вот я. Кто же думал, что в белый свет уйду?
