— Одна у нас Алевтина. Люди не безглазые. Идет, говорит, усмехается, вся из себя жаркая, веселая, платком помахивает. И аккурат с того краю, где трактор стоит.
— Ну и чего из того?
— Уж Марфа наскажет, чего и не было, — заступилась Люська.
— Какая она тебе Марфа? Она уж тебе баушка, чтобы я не слыхала боле!
— Ну, верно, — отворотился в окно Юрка, исследуя взором трактор, — встрелась мне, потрепались, весна, говорит, поздняя, еще не скоро поди, управитесь. И я говорю…
— Нашел девочку трепаться! Ишь, разговорился! Да из тебя слова силком не выдавишь.
— А как он про Грозный-то рассказывал в День Победы, как они в казармах-то!.. — крикнул Валерка.
— Сиди, заступник. Он тогда выпимши был. Я что, не знаю его — весь батюшка родимый!
— Уж ты зна-аешь, — надулся и покраснел Юрка, схлебывая чай из кружки.
— Мать, ты сбесилась совсем, — сказал удивленно Степан. — Какая Алька хахальница нашему Юрке? Бабе сорок с гаком. У Марфы язык без костей. Я вот погоди, обошью ей дом! «Обшей, Степушка, родимый, окромя тебя некому». Обошью, обошью! У Альки-то уже дочка невеста.
— Вчера купались, — влезла снова Люська, — девчонки бокановские хвастали, как у них на оптическом заводе хорошо — Женьку подбивали — она уедет.
— Вот и Юрке уехать надо, — сказала вдруг Татьяна.
Все промолчали. Юрка взял местную газетку, развернул.
Татьяна тут же выдернула ее.
— Я сама замечала: что это она на реку за водой наладилась? Из того-то конца! У них вода в колодце лучше, чем в речке. Встанет на горе, отдыхает, а сама так и глядит в нашу сторону.
— Может, меня высматривает, — посмеялся Степан. — У нее, видала, крыльцо набок съехало? Вчера опять подходила.
— Ты только попробуй, наймись к ней.
— А что ты сделаешь? Вот подрядимся с Юркой и сделаем ей крыльцо — всей деревне вид портит. Там одному не управиться. А куда ей податься без мужика?
— Вы подрядитесь, подрядитесь ей в мужики! — покраснела до малиновости Татьяна и, бросив ложку на стол, ушла в чулан к печи. Слышно было, как чиркала о коробок спичка — значит, закуривала. Раньше, на кирпичном, она курила, а теперь только когда расстроится или выпьет. Много было греха с этим куреньем — в Холстах ни одна женщина не курила.
— Ну и подрядимся! — дразнил Степан.
— А я говорю, нечего Юрке тут делать, пускай едет куда-нибудь — вон Бокановы все поустраивались. Думала, придет из армии, хоть один развяжет руки, так нет, остался! — говорила Татьяна из чулана, уже плача и ожесточаясь.
