– Я, однако, коновал мало-мало, – объяснил мне Никифор, – кровь пускал ему, когда вы спали.
Он остановил оленей, вынул из-за пояса нож (у нас такие ножи называются финскими), подошел к больному быку, и взяв нож в зубы, долго ощупывал больную ногу.
– Не пойму, что за притча такая, – сказал он недоумевая и стал ковырять ножом повыше копыта. Животное во время операции лежало, поджав ноги, без звука, и затем печально лизало кровь на больной ноге. Пятна крови, резко выделявшиеся на снегу, обозначили место нашей стоянки. Я настоял на том, чтоб в мою кошеву запрягли оленей шоминского остяка, а наши пошли под лёгкие нарты. Бедного хромого вожака привязали сзади. От Шомы мы едем около пяти часов, столько же придется ещё проехать до Оурви, и только там можно будет сменить оленей у богатого остяка, оленевода Семена Пантюй. Согласится ли он, однако, отпустить своих оленей в такой далекий путь? Я рассуждаю об этом с Никифором.
– Может быть придётся, – говорю я ему, – купить у Семена две тройки.
– Ну что же? – отвечает Никифор, – и купим!
Мой способ передвижения производит на него такое же впечатление, какое на меня когда-то производило путешествие Филеаса Фогга. Если помните, он покупал слонов, покупал пароходы, и когда не хватало топлива, бросал деревянную снасть в жерло машины. При мысли о новых затруднениях и тратах Никифор, когда он во хмелю, т. е. почти всегда, приходит в азарт. Он совершенно отождествляет себя со мною, хитро подмигивает мне и говорит:
– Дорога нам в копеечку войдёт… Ну, да нам наплевать… Нам денег не жалко! Быки? Падёт бык – купим нового. Чтоб я быков жалел – никогда: пока терпят – едем. Го – го! Главное дело до места доехать. Правильно я говорю?
– Правильно!
– Никифор не довезёт, никто не довезёт. Мой дядя Михаил Осипович (добрый мужик!) говорит мне: Никифор, ты везёшь этого субъекта? Вези. Бери шесть быков из моего стада – вези. Даром бери. А ефрейтор Сусликов говорит: Везёшь? Вот тебе пять целковых.
– За что? – спрашиваю я Никифора.
– Чтоб вас увёз.
– Будто за это? А ему-то что?
– Ей-Богу за это. Он братьев любит, он за них горой стоит. Потому, будем говорить, за кого вы страдаете? За мир, за бедняков. Вот тебе, говорит, Никифор, пять целковых – вези, благословляю. В мою, говорит, голову вези.
Дорога вступает в лес и сразу становится лучше: деревья охраняют её от заносов. Солнце уж высоко стоит на небе, в лесу тихо, и мне так тепло, что я снимаю гусь и остаюсь в одном полушубке. Шоминский остяк с нашими оленями всё время отстает, и нам приходится его поджидать. Со всех сторон нас окружает сосна. Огромные деревья, без ветвей до самой вершины, ярко жёлтые, прямые как свечи. Кажется, что едешь старым прекрасным парком. Тишина абсолютная. Изредка только снимется с места пара белых куропаток, которых не отличишь от снежных кочек, и улетит глубже в лес. Сосна резко обрывается, дорога круто спускается к реке, мы опрокидываемся, оправляемся, пересекаем Сосьву и снова едем по открытому месту. Только редкие малорослые березки возвышаются над снегом. Должно быть, болотом едем.
