Мы вошли в свет костра, и наша кошева с оленями сразу утонула во мраке. У костра раздались звуки чуждой и непонятной нам речи. Никифор взял у мальчика чашку и, зачерпнув снегу, погрузил её на мгновение в кипящую воду; потом снова зачерпнул ею снегу из-под самого костра и снова опустил в котел. Казалось, он готовит какое-то таинственное питьё над этим костром, затерявшимся в глубине ночи и пустыни. Потом он долго и жадно пил.
Олени наши, очевидно, начали уставать. При каждой остановке они ложатся друг подле друга и глотают снег.
Около двух часов ночи мы приехали в Шоминские юрты. Здесь мы решили дать передышку оленям и покормить их. Юрты это уж не кочевья, а постоянные бревенчатые жилища. Однако, громадная разница по сравнению с теми юртами, в каких мы останавливались по Тобольскому тракту. Там это в сущности крестьянская изба, с двумя половинами, с русской печью, с самоваром, со стульями – только похуже и погрязнее обычной избы сибирского мужика. Здесь – одна комната, с примитивным очагом вместо печи, без мебели, с низкой входной дверью, с льдиной вместо стекла. Тем не менее, я почувствовал себя прекрасно, когда снял гусь, полушубок и кисы, которые старая остячка тут же повесила у очага для просушки. Почти сутки я ничего не ел.
Как хорошо было сидеть на нарах, покрытых оленьей кожей, есть холодную телятину с полуоттаявшим хлебом и ждать чаю. Я выпил рюмку коньяку, в голове чуть шумело, и казалось, будто путешествие уже закончилось… Молодой остяк, с длинными косами, перевитыми красными суконными лентами, поднялся с нар и отправился кормить наших оленей.
– А чем он их кормить будет? – справился я.
– Мохом. Отпустит их на таком месте, где мох есть, они уже его сами из-под снегу добудут. Разроют яму, лягут в неё и наедятся. Много ли оленю нужно?
– А хлеба они не едят?
– Кроме моху ничего не едят, – разве что с первых дней к печеному хлебу приучишь; да это редко бывает.
Старуха подбросила дров в очаг, затем разбудила молодую остячку, и та, прикрывая от меня лицо платком, вышла во двор – очевидно, помочь своему мужу, молодому парню, которого Никифор подрядил за два рубля сопровождать нас до Оурви. Остяки страшно ленивы, и всю работу у них выполняют бабы. И это не только в домашнем обиходе: не редкость встретить остячку, которая ходит с ружьём на охоту, промышляет белку и соболя. Один тобольский лесничий рассказывал мне о лености остяков и об их отношении к женам удивительные вещи. Ему приходилось исследовать глухие пространства Тобольского уезда, так называемые
