– Ничего, господин, ничего… – говорил рыжий человек, в котором я угадал Никифора, – это мои люди, я за них ручаюсь. Никифор пьёт, но ума не пропивает… Не беспокойтесь… На этаких быках (он указал на оленей) чтобы не доставить… Дядя Михаил Егорыч говорит: поезжай горой… давеча две остяцкие нарты проехали… а мне горой лучше… рекой меня всякий знает… Я как пригласил Михаила Егорыча на пельмени… хо-ро-ший мужик…
– Постой, постой, Никифор Иванович, вещи укладывай! – повысил голос Никита Серапионович. Тот заторопился. В пять минут всё было устроено, и я сидел в новой кошеве.
– Эх, Никифор Иваныч, – сказал с укоризной Никита, – напрасно ты этих людей привёл: сказано тебе было… Ну, смотрите, обратился он к ним, – чтоб вы ни – ни!
Ни – ни… ответил молодой мужик. Старик только беспомощно помахал в воздухе пальцем. Я тепло простился с Никитой Серапионычем.
Трогай!
Никифор молодецки гикнул, олени рванули, и мы поехали.
Олени бежали бодро, свесив на бок языки и часто дыша: чу – чу – чу – чу… Дорога шла узкая, животные жались в кучу и приходилось дивиться, как они не мешают друг другу бежать.
– Надо прямо говорить, – обернулся ко мне Никифор – лучше этих оленей нету, это быки на выбор: семьсот оленей в стаде, а лучше этих нет. Михей-старик сперва и слушать не хотел: этих быков не отдам. Потом уж, как выпил бутылочку, говорит: бери. А когда отдавал оленей, заплакал. «Смотри, говорит, этому вожаку (Никифор указал на переднего оленя) цены нету. Если вернёшься назад счастливо, я у тебя их за те же деньги куплю». Вот какие это быки. И деньги за них даны хорошие, – но только нужно правду сказать: стоят. Один вожак у нас стоит двадцать пять рублей. А только у дяди Михаил Осиповича можно было на прокат даром взять. Дядя мне прямо сказал: дурак Никифор. Так и сказал: дурак ты, говорит, Никифор, зачем ты мне прямо не сказал, что ты везёшь этого субъекта?
– Какого субъекта? – перебил я рассказ.
– Да вас, например.
Я имел потом много случаев заметить, что слово субъект было излюбленным в словаре моего провожатого.
Едва мы отъехали вёрст десять, Никифор вдруг решительно остановил оленей.
– Тут нам в сторону свернуть надо вёрст пять, в чум заехать… Там для меня гусь есть. Куда я в одной малице поеду? Я замёрзну. У меня и записка от Никиты Серапионыча насчет гуся.
Я совершенно опешил пред этим нелепым предприятием: заезжать в чум в десяти верстах от Берёзова. Из уклончивых ответов Никифора я понял, что за гусем ему полагалось съездить ещё вчера, но он пьянствовал последние два дня напролет.
