по здешнему). Поднимается густая снежная пыль. Захватывает дыханье. Кошева наскакивает на кошеву, лошадиная морда просовывается сзади около плеча и дышит тебе в лицо. Потом кто-нибудь опрокидывается, или у какого-нибудь ямщика что-нибудь развязывается или рвётся. Он останавливается. Останавливается и весь поезд. От долгой езды чувствуешь себя как бы загипнотизированным. Тихо. Ямщики перекрикиваются гортанными остяцкими звуками… Потом лошади снова рвут с места и несутся
на-машь. Частые остановки очень задерживают и не дают ямщикам развернуться во всю. Мы делаем вёрст 15 в час, тогда как настоящая езда здесь – это 18–20 и даже 25 вёрст в час…
Быстрая езда в Сибири – обычная и в известном смысле необходимая вещь, вызываемая огромными расстояниями. Но такой езды, как здесь, я не видал даже на Лене.
Приезжаем на станцию. За селом ждут запряжённые кошевы и свободные лошади: две кошевы у нас проходные до Берёзова – для семейных. Мы быстро пересаживаемся и едем дальше. Удивительно здесь сидит ямщик. На передней части кошевы прибита поперек у самого края доска; это место кошевы называется беседкой. Ямщик сидит на беседке, т. е. на голой доске, свесив ноги через борт саней, набок. В то время, как кони мчатся в галоп, а кошева становится то на одно ребро, то на другое, ямщик направляет её своим телом, перегибаясь из стороны в сторону, а местами отталкиваясь ногами от земли…
12 февраля.Берёзов. Тюрьма
Дней пять-шесть тому назад – я тогда не писал об этом, чтоб не вызывать излишних беспокойств – мы проезжали через местность, сплошь зараженную сыпным тифом. Теперь эти места оставлены уже далеко позади. В Цингалинских юртах, о которых я упоминал в одном из прошлых писем – тиф был в 30-ти избах из 60-ти. То же и в других селениях. Масса смертных случаев. Не было почти ямщика, у которого не умер бы кто-нибудь из родных. Ускорение нашего путешествия с нарушением первоначального маршрута находится в прямой связи с тифом: пристав мотивировал свой телеграфный запрос необходимостью как можно скорее миновать заражённые места.
Каждый день мы за последнее время продвигаемся на 90–100 вёрст к северу, т. е. почти на градус. Благодаря такому непрерывному передвижению, убыль культуры – если тут можно говорить о культуре – выступает перед нами с резкой наглядностью. Каждый день мы опускаемся на одну ступень в царство холода и дикости. Такое впечатление испытывает турист, поднимаясь на высокую гору и пересекая одну зону за другой… Сперва шли зажиточные русские крестьяне. Потом обрусевшие остяки, наполовину утратившие, благодаря смешанным бракам, свой монгольский облик. Далее мы миновали полосу земледелия. Пошел остяк-рыболов, остяк-охотник: малорослое лохматое существо, с трудом говорящее по-русски. Лошадей становилось меньше, и лошади – всё хуже: извоз здесь не играет большой роли, и охотничья собака в этих местах нужнее и ценнее лошади. Дорога тоже сделалась хуже: узкая, без всякого накату… И тем не менее, по словам пристава, здешние
