«Кабачок ньюфаундлендцев» | страница 29
— Кто из экипажа видел вас на борту?
— Это была четвертая ночь. Мне захотелось подышать воздухом на палубе. Надоело сидеть взаперти. Фаллю пошел проверить, нет ли кого на палубе. Он позволил мне пройтись, — всего пять шагов назад, пять вперед. Но ему пришлось на минутку подняться на мостик, тут ко мне подошел радист и заговорил со мной. Он был отчаянно смущен и заметно взволнован. На следующий день ему удалось пробраться ко мне в каюту.
— Фаллю его видел?
— По-моему, нет. Он мне ничего не сказал.
— Вы стали любовницей Ле Кленша?
Она не ответила. Гастон Бюзье усмехнулся.
— Да уж признавайся! — злобно бросил он.
— Разве я не свободна? А ты что, обходился без женщин, пока меня не было? А малютка с «Виллы цветов»? А фото, которое я нашла у тебя в кармане?
Мегрэ оставался серьезен, как авгур.
— Я вас спрашиваю, стали вы любовницей радиста?
— А я вам отвечаю: не ваше дело! Адель вызывающе смотрела на него, улыбаясь влажными губами. Она знала, что нравится мужчинам.
— Главный механик тоже видел вас?
— Что он вам наговорил?
— Ничего. Я просто подвожу итог. Капитан прятал вас у себя в каюте. Пьер Ле Кленш и главный механик по очереди тайком навещали вас там. Фаллю это заметил?
— Нет.
— А все-таки у него были подозрения, он бродил вокруг вас и оставлял вас одну только тогда, когда это было совершенно необходимо.
— Откуда вы знаете?
— Он по-прежнему говорил, что женится на вас?
— Не помню.
И Мегрэ представил себе траулер, кочегаров в трюмах, матросов, скученных на полубаке, радиорубку и на корме каюту капитана с приподнятой койкой.
Рейс продолжался три месяца.
И все это время трое мужчин бродили вокруг каюты, где была заперта женщина.
— Ну и глупость же я сотворила! — снова заговорила она. — Надо всегда остерегаться робких мужчин, которые уверяют, что хотят на вас жениться.
— Если бы ты меня послушала… — вставил Гастон Бюзье.
— Да заткнись ты! Знаю я, в каком бы доме сейчас находилась, если бы тебя слушала! Не хочу говорить плохого о Фаллю — он умер. Но все-таки был чокнутый. Воображал себе бог знает что. Считал, что обесчещен хотя бы уж потому, что нарушил правила. С ним становилось все труднее и труднее. Неделю спустя он уже не разжимал зубы, разве чтобы устроить мне сцену. Или спросить, не входил ли кто в каюту. Особенно он ревновал к Ле Кленшу. Он говорил: «Тебе это понравилось бы, а? Человек-то молодой! Признайся, если бы он зашел в мое отсутствие, ты бы его не оттолкнула!» И хихикал так, что меня просто мутило.