— Да. Здесь не совсем так, как я себе представляла. Он никогда не чистил башмаки. Смотрите, он все время пил из этого стакана и никогда его не мыл.
Странная девушка! С одной стороны, смесь робости, слабости и хорошего воспитания, с другой — энергия и смелость. Поколебавшись, она спросила:
— А каюта капитана?
Мегрэ едва заметно улыбнулся. Он понимал, что в глубине души она надеялась сделать какое-нибудь открытие. И он отвел ее туда. Сходил даже на палубу за фонарем.
— Как можно жить среди такой вони! — вздохнула она.
Она внимательно осматривала все вокруг. Вдруг она смутилась, причем комиссар заметил это, и робко спросила:
— А почему кровать приподнята?
Услышав это, комиссар забыл даже зажечь погасшую трубку. Наблюдение было точное. Весь экипаж спал в койках, вделанных в переборки и, так сказать, составлявших часть архитектуры судна. Только у капитана была настоящая кровать. И вот под каждую ее ножку подложили по деревянному кубику.
— Вы не находите, что это странно? Можно подумать…
— Продолжайте.
От дурного настроения не осталось и следа. Мегрэ смотрел на бледное лицо девушки, которое светилось радостью открытия.
— Можно подумать… Но вы будете надо мной смеяться… Кровать, наверное, подняли для того, чтобы кто-то мог под ней спрятаться. Если бы не эти куски дерева, матрац был бы куда ниже. Тогда как сейчас…
Не успел комиссар и слова сказать, как она улеглась на пол, несмотря на покрывавшую его грязь. Потом полезла под кровать.
— Места вполне достаточно, — сообщила она.
— Да вылезайте же!
— Погодите. Дайте мне сюда на секунду лампу, комиссар.
Она вдруг замолкла. Мегрэ не мог понять, что она там делает. Он начал терять терпение.
— Ну, что?
— Сейчас… Подождите.
Она вылезла из-под кровати. Серый её костюм был весь выпачкан, глаза лихорадочно горели.
— Отодвиньте кровать. Вы увидите…
Голос ее прерывался, руки дрожали. Мегрэ резким движением отодвинул кровать от переборки и посмотрел на пол.
— Ничего не вижу.
Она молчала Мегрэ обернулся и увидел, что девушка плачет.
— Но что вы тут нашли? Почему плачете?
— Вот. Читайте.
Пришлось нагнуться и поднести лампу к самой переборке. Теперь Мегрэ различил слова, нацарапанные на дереве чем-то острым — булавкой или гвоздем:
Гастон — Октав — Пьер — Ан…
Последнее имя было недописано. Однако работа эта была выполнена без спешки. На некоторые буквы, вероятно, ушло больше часа. Вокруг были всякие завитушки, линии, выведенные, по-видимому, от нечего делать.
Оленьи рога над именем Октав придавали всей надписи комический оттенок.
