Эдвард, такой надменно-элегантный в своем оливковом кашемировом свитере, смотрел на меня опасливо и брезгливо, точно я была не человеком, а представителем какого-то непредсказуемого биологического вида. От гнева у меня помутилось в глазах. Да как он смеет меня судить? Ему-то повезло, он все в жизни получил на блюдечке, он даже родился на все готовое. Сначала престижная частная школа, потом Кембридж, потом Сити, попутно подцепил прелестную жену, которая родила и воспитала ему прелестных деток, и все у него было заранее ясно и расписано, и он в жизни не испытывал такого страха и паники, как я. Почему им, этим, все дается так легко? Люси отвела меня в их гостиную на первом этаже — образцово-показательный интерьер, хоть сейчас снимай для журнала: тут вам и дорогущие полотна старых мастеров на стенах, и диваны из нежнейшей натуральной кожи и замши, и тщательно подобранные столики из дорогой тропической древесины, а на них томно благоухает комнатный жасмин. И от вида (и запаха) этой гостиной меня совсем скрутило — будто ранили в самое нутро. Эдвард и Люси, усевшись на свои баснословной стоимости диваны, смотрели на меня в немом ужасе. Они были людьми, рожденными для счастья. Повторяю, их будущее было предопределено и расписано как абсолютно удачное и предсказуемое. А я только и делала, что сомневалась и ошибалась, иначе почему я сижу тут, распухшая от слез, практически плебейка для этих чистеньких богачей, и рыдаю над своей катастрофой, утирая слезы рукавом?
— К твоему сведению, Эдвард, я беременна. И отец — твой драгоценный приятель Трой. Ты, как я понимаю, предупредил его, что я двинутая. Как переспать, так я для него была еще недостаточно двинутая, а как позвонить потом, так он сразу вспомнил, что я двинутая. Ну, разумеется, в постели с такой лахудрой, как Дейзи, предохраняться не обязательно, перетопчется, а если она залетела, то сама виновата, дура старая, сама прохлопала. Верно?
Эдвард отодвинулся от меня с гримасой нескрываемого отвращения.
— Давай посмотрим правде в глаза, Дейзи: ты сейчас очень расстроена и все преувеличиваешь. У тебя вообще всегда была склонность драматизировать.
Ошалев от такой черствости, я пролепетала:
— Эдвард, это называется не драматизировать, а чувствовать. Я эмоциональный, страстный человек!
— Эдвард, пойди и принеси нам выпить, — велела ему Люси. Когда он вышел, она тут же спросила: — Ну так что, Трой отыграл назад? Струсил?
— Угу. Поджал хвост. Спрятал голову в песок и отказался слушать. — Я вздохнула. — Ох, Люси, что же мне теперь делать-то?
