Каждый раз, когда Фима принимался пугать меня, расписывая ярки-ми красками насколько страшен и всемогущ КГБ, я чувствовал, что он лично заинтересован в том, чтобы я поскорее сломался. Объяснялось ли это полученным им заданием или же попросту тем, что всякий "пад-ший", -- а в последующие годы я таких встретил немало, -- хочет по-скорее убедиться, что и другие не лучше его, -- не знаю. Скорее всего -- и то и другое.
Мне, конечно, было хорошо известно, что КГБ использует в камере "наседок", так же, как на воле -- стукачей, а самый свежий и болезнен-ный пример с пригретым нами провокатором Липавским, казалось бы, должен был сделать меня вдвойне подозрительным. Но теория теорией, а жизнь жизнью, и мне всегда было очень трудно перенести ненависть к предательству как абстрактному явлению на конкретного человека.
Кем бы ни был мой сосед Фима, его боль от разлуки с женой и детьми была подлинной, и я не мог не отозваться на нее и пытался его утешить. Таким же искренним, как мне казалось, был его интерес к тому, что есть, оказывается, "другие" евреи, многолетние борцы с КГБ, о чем я ему рассказывал .
Тогда, в Лефортово, сидя в камере с моим первым соседом, я решил следовать правилу, которого придерживался на воле: раз я не в состоянии узнать наверняка, кто тот человек, что находится рядом со мной, стану исходить из презумпции невиновности, но у меня должно быть до-статочно ума, чтобы не помогать стукачам в их работе.
Особое удовольствие Фима получал от описания своих многочислен-ных донжуанских похождений и смакования различных интимных под-робностей. Напрасно я пытался несколько раз его прервать -- такая ре-акция вызывала у него лишь удивление.
-- В лагере уметь поговорить про это -- главное дело, -- объяснял он, -- иначе тебя никто уважать не будет.
С какого-то момента он, устав рассказывать, стал просить меня поде-литься своим опытом. Я уклонялся, объяснял, что не люблю говорить на такие темы, но он не отступался. Просьбы сменились требованиями, а затем и угрозами: "В лагере этого не любят. Смотри, там тебе плохо придется!" Пришлось раз и навсегда поставить его на место.
Позднее, узнав из многочисленных примеров о повышенном интере-се КГБ к любым подробностям интимной жизни своих "подопечных", о том, как используется подобного рода информация в борьбе кагебешников за души людей (точнее, в их попытках рассорить всех: мужа и жену, друзей и родственников), я начал думать, что настойчивость Шнейваса могла быть вызвана не только простым любопытством.
