-- Простите, -- ответил я, -- но я слишком боюсь вашей организа-ции, чтобы иметь с ней какие-либо секреты. Говорите что хотите, но как только я дойду до ближайшей телефонной будки, тут же позвоню ино-странным корреспондентам и расскажу им все.
-- Ну, пожалуйста, я ведь действительно хочу объяснить вам нечто важное, но вы должны мне обещать, что это останется между нами.
-- Я хотел бы это знать, поверьте мне, но это будет секретом лишь до тех пор, пока я не дойду до ближайшей телефонной будки, -- повторил я.
Так мы пикировались друг с другом, как пара персонажей из извест-ной оперетты. Наконец он сказал мне со вздохом:
-- Я вижу, вы несерьезный человек, с вами трудно иметь дело.
Так я никогда и не узнал, в чем заключалась великая тайна моего отказа. Но у меня не было ни малейшего желания нарушать свои прин-ципы и иметь секреты с КГБ. Это было необходимым условием продол-жения "скачек на тигре".
Последние десять месяцев, с момента создания группы по наблюде-нию за выполнением советскими властями Хельсинкских соглашений, я был ее членом, представляя вместе с Виталием Рубиным, а потом и с Володей Слепаком, прежде всего наше еврейское эмиграционное движе-ние. Мы, естественно, принимали участие в подготовке и передаче за-падным корреспондентам и дипломатам заявлений в поддержку различ-ных национальных и религиозных групп и отдельных людей: христиан-пятидесятников, крымских татар, украинских политзаключенных, рус-ских диссидентов-демократов -- всех тех, чьи права нарушались вопре-ки положениям Заключительного акта в Хельсинки. Возвращение к на-циональным корням, приобщение к своему народу, ощущение причаст-ности к его истории -- словом, все, составляющее самую суть сионизма, -- привело к тому, что мы почувствовали себя свободными людьми. А обретя внутреннюю свободу, человек уже не может не откликнуться на страдания других. Разумеется, и вся наша деятельность в рамках Хель-синкской группы была подчеркнуто открытой.
Нет сомнений, что даже одного интервью иностранному корреспон-денту, любого из доброй сотни подписанных мной документов, было до-статочно для ареста по обвинению в антисоветской деятельности. Опыт многих подтверждал это, и я постоянно был готов к тому, что меня рано или поздно посадят на скамью подсудимых. Но могут ли подобные эпи-зоды стать формальной основой для обвинения в измене Родине, -- ведь это должно, как нам всем казалось, подразумевать тайную связь со спецслужбами западных стран? Еще за две недели до моего ареста мы все были уверены, что нет. Сейчас я еще раз сказал себе: "Наша дея-тельность слишком хорошо известна, чтобы они решились строить на ней обвинение в измене".
