Всем хотелось поскорее вырваться из этой жуткой тишины.
Но Переборов удержал себя. Штык наконец встал на место. Переборов качнул им на уровне середины корпуса и сказал:
– А мы сейчас и разберёмся. В Долбенковском лесу вы мучили мою жену и старшую дочь, а потом всех, вместе со стариками, загнали в овраг и закололи штыками. Я, сын, отец и муж умученных страшной смертью, приговариваю вас к тому же! – И тут же, без паузы, которая, казалось, случись она, ещё могла бы остановить Переборова, ударил штыком крайнего.
Власовец охнул и, хватаясь за ствол винтовки, начал падать вперёд. Но Переборов подпёр его и толкнул навзничь. Потом, точно так же, второго. Третий, бледный, будто осыпанный извёсткой, начал просить не убивать его.
Несколько штрафников молча вышли на улицу. Там закурили.
Фоминых в какой-то момент хотел было стать рядом с Переборовым, приладил к винтовке штык, взял наизготовку. Но что-то не удержал в себе, опустил голову и тоже пошёл к выходу. Терентьев, отталкивая его в сторону, полез вперёд. Он задыхался и рвал пуговицы гимнастёрки, синюшным ртом хватал воздух.
– Вот так с ними… Всё справедливо, – мрачно подытожил Рыкун.
Рыкун вышел последним из отделения Турчина. Сразу закурил и, жадно затянувшись несколько раз, сунул сигарету Терентьеву:
– На, складской, потяни трофейчика. Полегчает.
– Пошёл ты… знаешь, куда!
– Куда?
Терентьев, утирая мокрый рот, тяжело поднимался с земли.
– Это тебе не любовину с костей срезать, – зло усмехнулся бывший полковой разведчик, с неприязнью глядя на мучения бывшего майора интендантской службы. – И не баб за кусок хлеба в тыловых хатах раком ставить.
Терентьев отвернулся и втянул голову в плечи. Он знал, что ему нечего прятать глаза перед товарищами, что он тоже участвовал в рукопашной, не струсил в трудную минуту. Все это видели. Но он знал и другое: если они выживут в этом бою, который ещё не окончен, и если их не заденет счастливой касательной пулей, то с него, с Терентьева, пожалуй, снимут судимость, а вот Рыкун, получивший максимальный срок, здесь ещё покантуется. Может, потому и злится? Пусть, он имеет на это право. Эта мысль успокоила Терентьева.
Фоминых мучили свои мысли. Докурив, он стрельнул с ногтя в лопухи искрами горящего табака и сказал:
– Пленных добивать… – И махнул рукой.
– Туда им и дорога. Переборов хоть душу отвёл, – тут же возразил Рыкун.
– Думаешь, отвёл? Вряд ли. Его горе штыком не отведёшь.
– Натворили мы на этой войне… Как дальше жить будем?
