Торнтон составил воззвание к своим трем тысячам служащих, воззвание, которое он дал напечатать на бумаге верже античной формовки, с изумительно красивыми заставками и широкими полями. Он цитировал Сенеку, Аристотеля, Марка Аврелия и вставил также несколько стихов из Илиады.
Это воззвание было прорецензировано как книга, длинными критическими статьями в газетах.
Он получил новый интерес к жизни — он сам себе казался весьма интересным, так как многие из его восторженных друзей только руками разводили и с изумлением спрашивали: «Как можете вы, человек таких способностей, такого характера?…»
Жизнь продолжала бы оставаться для него и впредь такой же интересной и красивой, если бы все люди, которых он встречал на своем пути, продолжали считать его .полубогом. Но, было, по крайней мере, двое людей, на которых прекрасный характер и миллионы Лайна не производили никакого впечатления.
В лимузине было приятно и тепло, так как он отапливался электрической печью. В это хмурое апрельское утро на улице было чувствительно холодно. Кучка дрожащих женщин, стоявших на почтительном расстоянии от ворот тюрьмы, как можно более плотно закутывалась в свои платки и шали, когда начало слегка снежить.
Вскоре вся местность покрылась легким белым покрывалом, и первые весенние цветы выглядели довольно жалко в своей белой рамке.
Тюремные часы пробили восемь. Отворилась маленькая дверь, из которой вышел человек. Он наглухо застегнул куртку и воротник и глубоко надвинул на лицо кепку. Лайн выпустил из рук газету, которую он все время читал, открыл дверцы автомобиля, выскочил и поспешил навстречу выпущенному арестанту.
— Ну, Сэм, — любезно сказал он, — на сей раз вы меня, наверно, не ожидали?
Человек вдруг остановился, как пораженный молнией, и уставился на фигуру в дорогой шубе.
— Ах, мистер Лайн, — ответил он усталым голосом. — Мой милый барин! — больше он не мог выговорить, слезы катились по его щекам, и он обеими руками схватил протянутую ему руку.
— Ведь не думали же вы в самом деле, что я оставлю вас на произвол судьбы, Сэм.
Лайн был в восторге от своего собственного благородного образа мыслей.
— А я думал, что на сей раз вы совершенно отказались от меня, сэр, — хрипло ответил Сэм Стэй. — Вы воистину благородный джентльмен. Я должен стыдиться самого себя.
— Чепуха, Сэм, не надо! Пойдемте скорее в мой экипаж, садитесь сюда, мой мальчик. Теперь люди могут подумать, что и вы миллионер.
Сэм вздохнул, бессмысленно ухмыльнулся и сел в автомобиль. Он со вздохом опустился на мягкое сидение, обитое дорогой коричневой сафьяновой кожей.
