Когда уходил, стояла, вцепилась в пыльник, не отпускала. Он ни шлем, ни капюшон не одевал, специально, чтобы обнять могла, она и держала его. Он ей про саранчу, а Настя в глаза ему заглядывает, он про кукурузу, про инсектицид, а ей на кукурузу наплевать, по щеке его гладит. По свежему шраму на подбородке, что из последнего рейда привёз, пальцем водит. Ну что за баба, слава Богу, что слёзы не потекли. Сдержалась. Хорошо, что старшая дочь встала, тоже вышла на порог с отцом проститься, а то бы жену от себя не оторвал. Настя уже готова была зарыдать, да Антонина, дочь, сказала:
— Мам, терпи, казачки не рыдают.
Жена и поджала губы, молодец, не зарыдала, а то и Саблину стало бы тошно.
Как он всё это не любил. Еле вырвался от женщин своих. Лучше бы спали. Так уходить было бы проще.
У канцелярии полка сутолока. Сводную сотню собирали станицы эвакуировать на пару или чуть больше дней, а бабы пришли прощаться, словно на призыв, на целый год казаков провожали. А где бабы, там слёзы прощания, толпа. Да ещё и грязь от дождя, такая грязь, какой Саблин отродясь не видал. А помимо того что уже выпало, так ещё капает и капает с неба вода. Удивительно много воды. А с ней и саранча сыпется.
Аким своим настрого запретил ходить провожать. Делом лучше дома пусть занимаются. А не от бабьей дури ходят руками махать, слезами давиться, да целовать словно покойника, в последний раз. Хорошо, что его женщины не пришли.
— Саблин, Саблин, — кричит кто-то знакомый, Аким оборачивается и видит Сашку Каштенкова. — Тебя к какому взводу приписали?
— В первый, — орёт ему Аким, сам он на крыльце стоит, — к прапорщику Мурашко.
— Я тоже к нему запишусь, — кричит Саша и ухолит.
Аким ему кивает мол, давай, правильно.
Вроде и пустяк, но Аким очень рад, это пулемётчик из его родного четвёртого взвода. Он, кажется, один из его взвода тут. И вроде, морду не воротит, сам окликнул его. Хоть будет с кем поговорить.
Хотя из Саблин ещё тот говорун. Но всё равно он рад Каштенкову.
Саша — казак добрый и пулемётчик неплохой, первый номер.
Пришёл первый грузовик грузиться, на крыльцо вышел прапорщик Мурашко. Взрослый уже человек, седой:
— Так, кто в моём взводе, в первом, грузимся, едем в арсенал брать оружие.
— Какое ещё оружие, — звонко кричит незнакомая молодая казачка, да так громко, что все на неё обернулись, — говорили, что на эвакуацию казаков собираете!
Мурашко морщится. Не охота прапорщику с ней объясняться, да все притихли, все на него смотрят — приходится.
