Я обнимаю ее одной рукой и мне становится тревожно.
- Как ты? Ранена?
Она молча качает головой, и я вижу ужас на ее заплаканном лице. Она не шутила о том, что боится высоты. Если бы я знал, что у нее такая фобия, я бы ни за что не стал бы заставлять ее подниматься. Я бы... я не знаю, придумал бы что-нибудь. Как, ради всего святого, ей это удалось?
Моя рука сжимается вокруг нее, прежде чем я понимаю, что прижимаю ее к себе.
- Ты сделала это, - бормочу я, склоняя голову, чтобы говорить ей на ухо. - У нас все хорошо. Мы почти выбрались.
Она на мгновение замирает в моих объятиях, а затем резко прижимается ко мне, обхватывая мою грудь, прижимаясь лицом к футболке. Она все еще дрожит, тяжелое дыхание приглушено моим телом, и я обхватываю ее другой рукой, чтобы крепче сжать. Это не один из ее номеров. В этот момент она не играет со мной, я в этом уверен.
Я внезапно становлюсь уверен во многих вещах, и первая из них заключается в том, что у меня много проблем.
- Мы должны идти. Как только мы попадем в переход, нам по дороге нужно спланировать наш следующий шаг.
Как будто мои слова — это сигнал, и она, прочищая горло, отдаляется от меня, и достаточно долго поворачивает голову в мою сторону, чтобы незаметно вытереть глаза. Я притворяюсь, что не замечаю этого, и мы поднимаемся на ноги.
- Мне нужно вернуться в свою квартиру, - говорит она, усталость сквозит в ее надтреснутом голосе.
- Ямочки, ты не можешь туда вернуться. И ты это знаешь.
Покрасневшие глаза резко спиваются на меня.
- Ты не понимаешь, у меня... у меня там есть вещи, вещи, в которых я нуждаюсь.
- Твоя жизнь тебе нужнее, - шепчу я и мой голос срывается, когда осознание начинает накрывать меня. Я знаю, куда мы пойдем.
Ее глаза наполняются слезами, но она кивает.
- Я знаю, – сглатывая, она повторяет: - Я знаю. Но куда еще мы можем пойти? У меня нет денег, даже моего наладонника или какого-либо удостоверения личности.
Я знаю ответ, но даже когда слова собираются вырваться, я их проглатываю.
Я не могу. Моя берлога священна. Никто, не может находиться там кроме меня. Никто. Это правило поддерживало во мне жизнь последние пять лет. Это правило держало мою личность в секрете. Я не могу пренебречь им ни для кого, ни по какой причине. Мне слишком много еще надо сделать, прежде чем они поймают меня.
Но я втянул ее в это, именно меня они хотели, когда схватили ее. Когда я медленно встаю на ноги, тщетно ища любой другой ответ, который будет держать ее в такой же безопасности, я чувствую, как что-то меняется в воздухе. Я чувствую, что курс, который я задал себе, меняется.
