— Все! — крикнул Кучерганов, ощутив рукой через верхнюю часть привода, как вздрогнула и чуть отошла на тросах крана в сторону крышка реактора. — Все! — повторил он, ощущая неприятное першение в горле.
Он снял очки, протянул Кремню строгач и, осторожно выбравшись наружу, стянул с лица респиратор. На щеках остались тонкие белые волокна ткани Петрянова.
Оба молчали. Потом извлекли из реактора люльку и положили в стороне. Теперь она была грязной, и ее предстояло дезактивировать.
И вдруг Кучерганов понял, ощутил до глубины души, что все! Это ведь была его последняя работа здесь… Где-то и что-то он будет делать вне атомной электростанции. Что именно, Кучерганов еще определенно не знал. Но и здесь он оставаться уже не мог. Силы были не те. А работа ведь не простая. Плохо работать — совесть не позволит. А работать как прежде он уже не сможет.
Ему стало очень грустно. Так грустно, что захотелось побыть одному.
— Ты иди, Вова, — строго сказал Кучерганов. — Иди… Спасибо тебе…
Кремень молча удалился, а Кучерганов, глядя ему вслед, подумал: «Хороший слесарь. Он меня заменит…»
Когда Кремень поднялся наверх и покинул центральный зал, Кучерганов быстро повернулся к сердцу электростанции, атомному реактору, поясно поклонился и глухо сказал:
— Все… Вот так… Все… — И, помолчав, добавил: — Все, что смог…
Он еще раз прощальным взглядом окинул реактор, шахту, белеющую нержавеющей облицовкой. Посмотрел вверх, на голубое перекрытие центрального зала с сияющими в фермах радостными огнями ртутных зеркальных ламп, прошел к лестнице и медленно стал подниматься наверх.
Федор Пронин шел на док, гулко топая немного свободными бутсами по выщербленной на стыках бетонке. Бутсы были старые, потертые, с въевшимися светло-красными пятнами сурика.
Пронин худощав. Промасленный ватник и комбинезон сидели на нем несколько обвисло и были тоже в мазках сурика от частого лазания в балластные цистерны подводных лодок, от постоянной работы со шпилями и захлопками вентиляции, также крашенными этой универсальной корабельной грунтовкой.
И хотя была зима и стоял довольно крепкий морозец, акватория завода не замерзала, потому что где-то недалеко проходило теплое морское течение. Она только слегка парила, отчего под клочьями разорванного ветром пара казалась особенно темной и глубокой.
Но Пронин всего этого как бы не замечал. Ни множества кораблей, стоявших у причалов, ни даже плавдока, возвышавшегося горой, ни тем более клочьев пара и глубокой воды под ним.
