«Котельная сталь… — узнал Рыжов. — А вот эта (трубная доска пахла не так приторно) — аустенитная нержавейка. И трубки тоже».
Потом пощупал, погладил трубную доску, концы развальцовок, ощущая кожей пальцев малейшие неровности, царапины, сколы. Осмотрел всю поверхность через лупу. Уселся поудобнее. Проверил аргонодуговую горелку — вольфрамовый электрод новехонький, газ поступает нормально. Включил ацетиленовый резак, чтобы прогреть участок сварки.
«Заварю я вас, милые, — обратился он мысленно к трубкам, — не охнете. Главное, сварной шов не любит резких перепадов температур. Вовремя подогрей, вовремя отпусти, отожги…»
И пошла работа! И как пригодилась ему теперь его любовь, пристрастие к мелочам. Тысячи мелких трубок, и каждую надо обварить точным тонким валиком шва. И чтобы ни трещинки, ни волосовинки, ни шлакового включения, ни поры…
Он выхаживал, вылизывал каждый шовик. То его подогреет, то подварит, то подшлифует, то приласкает горелкой. Цвета побежалости, как волны, гонимые ветром, бегали по поверхности трубной доски и цветом своим подсказывали Рыжову — режим сварки верен!
Десять суток работал Рыжов. Наконец сказал:
— Можете испытывать!
От усталости он, казалось, стал меньше ростом. И без того худой, еще больше осунулся, все лицо в копоти. Но откинул сварочные очки на высокий лоб, посмотрел на приемщика большими серыми глазами и вдруг улыбнулся широко, радостно, белозубо.
— И не потечет? — спросил начальник смены.
— Нет, — сказал Рыжов.
И не потекло.
Вызвал директор Рыжова к себе. Выскочил вперед. Да под белые его руки. Усадил как почетного гостя.
— Ну, что хочешь? — говорит. А глаза так и сияют, но в этом сиянии, где-то очень глубоко, Рыжов усмотрел все же какую-то долю беспокойства.
— Машину хочешь? — спросил директор, а у самого глаза аж похолодели, аж в зобу дыханье сперло.
Нехорошо Рыжову на душе сделалось. Учуял он вихляние в сердце директора. Сразу, что называется, аппетит пропал и на машину и вообще. И появилось желание встать и уйти. А больше всего хотелось услышать Рыжову хорошие слова, достойные сделанного им, похвалу доброй работе своей. Но не находилось у директора слов, кроме:
— Проси что хочешь!
«И глупо вообще это… Барыга я, что ли?..» — подумал Рыжов.
— Заплатите по наряду, — сказал он с достоинством. — Сколько работа стоит…
— Ну, как знаешь… — вроде огорченно, но все же, было заметно, с облегчением сказал директор.
Был уже поздний вечер. Рыжов шел домой не спеша. Глядел на звездное небо, на то самое небо, на которое три тыщи лет назад смотрел Фалес Милетский, и думал о древнем мудреце как о брате.
