О, логос-лотос, ты растоптан,
Ты обесчещен на корню
Публицистическим восторгом
И бранью невских авеню…
Слух голоден. Эдем, олива,
Фонарь, аптека – о, изыск…
Начпупс, горзав, тыр-пыр, главпиво…
Любая кара справедлива
Как месть за вырванный язык
Это поэтическое видение ситуации согласуется с пугающим, но в известной мере справедливым мнением Э. Неизвестного: «Литературный язык сегодня – это иностранный язык. Нормальный же язык – это смесь заблатненного языка с канцелярскими клише» (Знамя, 1990, 2).
Показательно, что в нынешних оценках речи не упоминается «канцелярит», в котором К. И. Чуковский видел главный порок современной ему речи (это когда вместо ливня, града, росы, снега говорят метеоосадки, вместо ванной и уборной – санузел, вместо кухни – пищеблок, вместо зонтов и тростей – палочные изделия, а также вместо собраться и провести – организовать собрание, принять меры к проведению). Сегодняшнему языковому вкусу не свойственна номинализация, являвшаяся характернейшей и многими решительно осуждавшейся чертой научных сочинений и публицистики, официально-деловой и даже бытовой речи.
Хотя в новой моде и не усматривается «оскучнения» языка, к которому вела канцелярская упаковка слов и мыслей, в ней с той же решительностью видят его обеднение и, справедливо увязывая тоже с социальными настроениями, спасение видят в общественно-нравственном, а не лингвистическом противодействии. И в том, и в другом случае налицо уценка человеческой личности, пусть и производимая с разных сторон.
Всякое расширение литературного языка за счет народного и даже за счет посторонних, сомнительного качества, кажущихся нежелательными речевых источников связано с охватом всех стилей и жанров либерально-демократическими вкусовыми оценками и установками, с новыми приемами введения, построения и завершения речевого целого, с новыми способами учета социальных, психологических, семантических, эстетических ожиданий коммуникативного партнера – слушателя, читателя. Все это в свою очередь не может не вести к перестройке и обновлению всей стилистической системы общения и ее фиксированных основ в языке. Отсюда и диалогизация всей сегодняшней речи, о которой уже говорилось и которая напоминает меткое наблюдение замечательного филолога: «где стиль, там и жанр» (Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979, с. 243–244).
В то же время либерализация общения странным и причудливым образом сопрягается, как видно, не только с ориентацией на «народность», живую разговорную стихию, но и на заметную гальванизацию книжности, даже восходящих к славянщизне ее слоев. Известная склонность к старославянизмам росла, в целом, по восходящей на всем протяжении послевоенного периода, в моду она стала превращаться с начала 80-х годов:
