(«Маяк», 6.00, 14.4.95).
Прочитав метеосводку об ожидаемом антициклоне, идущем с Пиренейского полуострова и несущем дождливую погоду, диктор «Маяка» утром 30 октября 1992 года раздраженно добавил от себя: И чего ему не сидится в своей Испании! Разумеется, в принципе трудно что-либо возразить против настроя на «оживляж», на разговорно-человеческие интонации, но это требует меры. Без какой-либо деликатности диктор «Маяка» (8.30, 26.7.90), представляя певицу, радостно сообщил: Она – моя ровесница, а немного погодя, огласив сводку погоды, раздраженно бросил: Опять неприятная погода, ну просто не можем мы без дождя! Подобное навязывание своего мнения вряд ли можно приветствовать, ибо оно не считается с чувствами тех радиослушателей, кто, скажем, солидаризируется с мнением газеты «Известия», где чуть ли не накануне (23.7.90) читали: Я люблю вас, мои дожди!..
Показательна атака критика на телепрограмму «Времечко», начинающаяся с расшифровки ее символа – «гибрид таракана и игуанодонта» и заставки «Времечко собирать камушки (мол сами понимаете, что мы также сами над собой шутим)»: Программа заимела свободную для нее и нужную нишу – информацию с долей абсурда, что снимает со зрителя стресс… Передача застыла между правдой и пародией… Само название дает повод для массы разнообразных шуток и каламбуров… (АиФ, 1994. 24 – под заголовком «Времечко – впередик»).
С лингвистической точки зрения эти факты, иллюстрирующие характер общественного вкуса эпохи, заслуживают упоминания постольку, поскольку они свидетельствуют об игнорировании существующих стилевых соотношений. Они могут вести к глубоким нарушениям стилистической совместимости разных средств, традиционных приемов их отбора и композиции и в конечном счете к значительным сдвигам в лексической и грамматической сочетаемости языковых единиц. Внелитературные слова и конструкции оказываются в непосредственном соседстве с собственно нормативными, по большей части соседстве противоестественном, поскольку обращение к ним не оправдано каким-либо изобразительным мотивом или характерологическим замыслом.
Речь идет, в сущности, о подчеркнутой гетерогенности отдельных текстов, всего дискурса в массовой коммуникации, причем победу в этой стилевой и стилистической «раскрепощенности» одерживает общая сниженность. Устно-бытовая речь, просторечие, а в значительной мере и жаргоны врываются в письменно-книжные жанры прессы, в радио- и телевизионные передачи. Именно в стилистике происходит расшатывание литературно-языковой нормы, всего образованного стандарта. И причину именно такого поворота процессов либерализации литературного языка нельзя не увидеть в специфике понимания
