От самого дальнего окопчика сюда уже кто-то бежал вдоль канавы, негромко покрикивая и показывая рукой на пригорок. Ананьев повернулся в его сторону, наверно, тоже понял, в чем дело, и на руках и коленях подался по откосу к Щапе.
- А ну, ты и Грищук - бегом!
Щапа, как всегда смекнув с полуслова, молча подхватил автомат и побежал под насыпью вверх. Командир роты, вытянув шею, продолжительно и беспокойно поглядел ему вслед. В конце ряда наших окопчиков, где насыпь становилась все ниже, они поползли по канаве и скоро скрылись из виду.
«Черт, неужели подстрелили?» - подумал я, сразу приуныв: ведь и мне предстояло отправляться той же дорогой.
В томительном ожидании прошло около часа. Пулемет, однако, молчал, а дождь все густел, туманная мгла в облачном небе стлалась низко, почти задевая пригорок. Я подумал, что это хорошо: непогода укроет нас лучше любого укрытия. Иначе из этой ложбины не вырваться.
Наше опасение, к несчастью, сбылось. Еще издали стало видно, что автоматчики кого-то несут вдвоем на палатке, неловко пригибаясь за невысокой вначале насыпью, пошатываясь под тяжестью ноши. Когда они подошли ближе, из крайних окопчиков кто-то подскочил к ним и на ходу ухватился за угол палатки - оскальзываясь, втроем они пошли быстрее. Ананьев сошел с откоса и туго сжал челюсти - теперь уже не было сомнения: замполит ранен.
Они опустили палатку у ног командира роты. Щапа устало сдвинул с грязного лба мокрую ушанку, другие двое смирно остановились напротив.
- Вот, - сказал Щапа. - В голову. И каска вдребезги.
- Пулей?
- А черт его... Разрывной, видно.
На изжелта-бледном, каком-то странно успокоенном лице Гриневича с надвинутой на глаза повязкой вдруг проступило беспокойство.
- Ну что, комиссар? - с участливой грубоватостью спросил комроты.
- Вот, не получилось, - сдерживая стон, проговорил замполит. - Не прошел.
Ананьев опустился на корточки.
- Больно?
- Тошнит, - выдавил из себя раненый. - Дрянь мое дело!
Командир роты поднялся.
- А ну, устройте лейтенанта поудобнее!
Щапа сбегал к ребятам, принес чью-то телогрейку, скоренько расстелил ее на мокрой земле. Потом вчетвером мы бережно переложили на нее Гриневича и тщательно укрыли его палаткой. Под голову подвернула конец рукава.
- Дрянь дело, - облизывая бескровные губы, тихо сказал Гриневич. - Ты не обижайся, Костя. Сам знаешь...
- Сволочи. - выругался командир роты и отвернулся.
Он поглядел на высоту, которая все больше окутывалась дождливым туманом, оглянулся на пригорок, обстрелянный крупнокалиберным. В оживившихся глазах комроты появилось какое-то намерение, и я подумал, что уж теперь он использует возможность отвести роту назад, на пригорок. С высоты, кажется, нас не увидят. Но Ананьев молчал, и я не мог подсказать ему это: такого рода подсказок от подчиненных он не терпел.
