Шнейдер, однако, отреагировал на приказ почти неожиданно. Не сдвинувшись с места, он вдруг побледнел, но не от страха - от страха бледнеют иначе. В темных глазах автоматчика что-то вспыхнуло и погасло, он ступил по скосу ниже и тихо, но отчетливо сказал:
- Я не пойду!
- Что?
- Не пойду. Что хотите - не пойду!
- Это почему?
- Он меня оскорбил. Я не могу.
- Ах, не могу. Растакую вашу, белоручки проклятые! А я могу?
Комроты угрожающе двинулся к автоматчику, показалось - ударит, но не ударил - в последнее мгновение круто повернул в сторону.
- Щапа!
- Я.
- Отвести немца! - приказал Ананьев.
Щапа с готовностью дернул затвор автомата и подскочил к пленному:
- Марш!
- Да не марш! Бери под руку и валяй! И не трусь! Пулемет сюда!
Батурбаев, взбежав на откос, опять укрепил пулемет, за который, решительно отклонив пулеметчика, опять лег комроты. Щапа, подхватив немца под руку, взволок его на дорожную насыпь.
Однако пулемет не понадобился. Через пятнадцать минут живой и даже повеселевший Щапа привел Чумака, который, сойдя с насыпи, стал у канавы, ни на кого не взглянув ни разу. Зато на него теперь смотрела вся рота. Ребята, забыв о своих недокопанных окопчиках, и даже, казалось, утратив всякий интерес к вещмешку с сухарями и консервами, все, как на чудо, с недоумением и любопытством глядели на бедолагу- автоматчика.
Ананьев, набычив взъерошенную голову, зверовато проследил исподлобья за его неуверенной, шаткой походкой и, как только Чумак остановился, медленно поднялся на откосе.
- Ну! - сказал командир роты, и все разом умолкли. - Ну, пленничек! Почему не застрелился?
Чумак, наверно впервые, поднял свой взгляд и как-то искоса, испуганно и жалостливо посмотрел на командира роты.
- Почему не убег? Почему врагу сдался? Отвечай, я спрашиваю! Проспал?
- Проспал, - простодушно подтвердил Чумак и вздохнул.
- Ах, проспал? А автомат где?
Чумак туловищем обернулся к высоте в своей коротенькой, неподпоясанной, почему-то без хлястика шинелишке и ткнул в пространство прокуренным, заскорузлым пальцем:
- Там.
Это его простодушие, в иных условиях способное рассмешить, теперь еще больше озлило ротного.
- Там? Гляди ты - помнит! Тебя же расстрелять, дурака, надо! Ты же предатель! Ты врагу сдался. И оружие сдал. Ну?
Чумак только трудно, виновато вздохнул.
- Ах ты, размазня! Стрелять надо было! Обороняться! Автоматом, лопаткой, зубами грызть им глотки! А ты?
Автомат, конечно, у него отобрали, чтобы отбиваться лопаткой, надобно несколько больше ловкости, чем у Чумака. И вдруг я припомнил гранату, которую отдал ему ночью.
