- Сниму как-нибудь!
Не без его помощи я расстегнул ремень, снял сумку с магазинами, полевушку-кирзовку и одною рукой распахнул свою зеленую, английского сукна шинель. Потом, однако, стало так больно, что помутилось в глазах, и я думал, что отдам богу душу, пока он сдирал с меня эту мокрую, в нескольких местах пробитую шинель. Рукав гимнастерки был рассечен осколком чуть пониже погона и окровавлен по самый манжет. Тут уж я не рискнул возражать, и Цветков сноровисто располосовал его ножом сверху донизу. Я только отвернулся.
- Так-так, - неопределенно приговаривал он, ощупывая рану. - Касательное осколочное. Две недели санбата.
Только и всего! У меня же было такое ощущение, что рука пропала.
- А кость как? Цела?
- Абсолютно, Васюков.
Прислушиваясь к звукам наверху, Цветков достал из сумки широкий сверток бинта и туго обмотал мне плечо. Затем клочком ваты вытер кровь на руке и пристроил перевязь через шею.
- Не ранение, а укус комара. Первый раз?
- Первый, - сказал я.
- Можно сказать - путевка на отдых. Гарантия на две недели жизни.
Я, однако, не ощущал особенной радости от этой путевки: рана болела все больше, тревожное предчувствие угнетало меня. По давней фронтовой привычке какая-то часть моего внимания все время была обращена туда, наверх, ослабленный слух ловил каждый звук оттуда, со стороны немцев. Треск очередей на том склоне постепенно редел, кажется, бой прекращался. Из траншеи сюда временами доносились сдержанные голоса автоматчиков, в земле слышался тупой стук их лопат. И вдруг недалеко раздался коротенький собачий визг. Цветков, собирая в сумку свои медикаменты, удивленно передернул бровями:
- Пулька?
Если Пулька, подумал я, значит, где-то поблизости должен быть и Ванин, которого я так и не видел после его отважного прыжка в траншею. Вскоре, однако, Пулька гавкнула ближе, послышался характерный бас Пилипенко, и у входа загремела палатка.
Показалось, вносили раненого. Кто-то там неуклюже затопал, в щель у края приподнятой палатки протянулась рука, которой входящий как-то неуверенно нащупал стену-опору. Затем под палатку просунулась пригнутая голова, плечи, и мы с Цветковым слегка даже вздрогнули - в блиндаж лез немец. Правда, следом за ним шел Ванин: я сразу узнал его крутоплечую, опоясанную ремнями фигуру.
Войдя, немец остановился, придерживаясь рукой за стену. Левая, полусогнутая в колене, разутая его нога была, судя по всему, ранена.
- Куда бы его? - оглядывая блиндаж, спросил Ванин. - Вот давай на шмутки. Садись, фриц! Битте!
