— Во время следствия и на суде ты говорил, у кого взял пистолет? — спросил Стивен.
— Я сказал, что купил случайно у одного черного.
— Почему не заложил Вейна?
— У него должен был родиться ребенок. И тогда для меня не имело значения, откуда взялся этот пистолет.
— А теперь, значит, имеет…
— Да, я думаю, что Руперт и Артур меня подставили. Они сделали из меня убийцу.
— Зачем?
— Не знаю. Этого я не знаю…
— А ты все это время пробовал связаться с Вейном? Он тебя навещал? — испытывающе посмотрел Стивен на Кэрригана.
— Я пробовал. Просил маму его найти, но он уехал, исчез куда-то. Наверное, испугался.
— ОК, — мягко посадив брови, сказал Стивен и закрыл блокнот. — Думаю, мы еще встретимся.
9.
Анна принесла чашечку «кастрированного», без кофеина, кофе и маленький эклер. Брезгливо посмотрев на это убожество, Гарри подумал: «А не спуститься ли сегодня вниз, поиграть чуток в покер?» Уже решив было порадовать казино, он обвел взглядом сверкающую панораму Вегаса и увидел на огромном экране перед «Беладжио» — Ее, эту дуру, эту глупую его страсть. Платиновые волосы, словно уложенные ветром, сладко полуприкрытые глаза, губы, словно всегда готовые целовать, рвущаяся из платья, будто раскрывающийся бутон, белая грудь. Самая белая женщина Америки…
Боже, как он Ее любил! Господи, как он Ее ненавидел, как презирал! И наверное, никто не знал Ее, Мелинду Монтрей, лучше, чем он, Гарри Пельц. Ни оба ее мужа, ни ее любовники, ни сотни придурков, которым она отдавалась, как веселая кукла, через час забывая, что ее трахали, ни даже Мо Плоткин, к которому она ездила исповедоваться, вместо священника.
Вся семья им гордилась. И старшие братья, побывавшие в бутлегерах, и средний — менеджер в индейском казино, и сестра, кривоногая и рябая домохозяйка, и еще трое, определившиеся кто в таксисты, кто на стройку. Еще бы: Гершл стал студентом Беркли! Он — первый в семье, кто будет респектабельным господином. Гордилась мама. Вот только отец не дожил… Он умер от рака печени. Тяжело умирал, балансируя между болью и наркотиками. Гершл с мамой навестили его буквально за несколько часов до смерти. Отец словно выглянул из пропасти своим единственным глазом, молча смотрел на Этель и сына, а потом произнес на идиш: «Я истерся, как подошва». Так и сказал: «Их обзех ойсгерибн ви азойил…»
Вскоре закрылась мастерская, туда семья решила переселить своего студента. Но университет Гершл не окончил — началась война. Гершл прошел ее всю, и пули его даже не задели. Может, оттого, что мама молилась за него так много и так горячо, что не хватило у нее молитв для двух средних сыновей и одного старшего…
