"Живет отраженным светом!" — Шмелев улыбнулся, довольный найденным определением. Но, подумав так, Николай Григорьевич поколебался: такого не одолеть. Убеждения, если даже они верны, но исходят от людей ниже его рангом, Ломов, не задумываясь, отметет, зато будет рьяно отстаивать все, что ему выгодно, что сулит ему карьеру. И такие приходятся ко двору скорее, нежели люди прямые, горячие по натуре, самостоятельно думающие. "А впрочем, мне ли его бояться, ломать перед ним шапку? — решительно отбросил эти мысли Николай Григорьевич. — Будет угрожать или мешать в работе, обращусь к командующему, к наркому обороны. В конце концов можно дойти и до ЦК…"
К штабу Шмелев подъехал в полдень. И хотя на улице еще было светло, по–зимнему ущербный день свертывался. В окнах четырехэтажного, облицованного темно–серой крошкой здания штаба светились огни. Николай Григорьевич получил в комендатуре разовый пропуск и поднялся наверх. Ощущение силы и уверенности в себе окрепло в нем, когда подошел к двери, на которой висела черная табличка с золотыми буквами: "Генерал–майор П. С. Ломов".
Негромко постучав, Николай Григорьевич вошел. Генерал сосредоточенно писал, оттопырив локоть левой руки и не отрывая глаз от какой–то книжонки. Напишет строку–другую, бумагу чуть сдвинет вниз и опять глядит в книжонку, которая лежит перед ним.
Обращенный двумя окнами на запад, кабинет догорал в малиновом облачном закате. Только одна настольная лампочка под оранжевым колпаком светила генералу. Лучи предзакатного солнца, как и пучок света спрятанной под абажуром лампочки, не в силах были пробить стойкий полумрак кабинета, и все в нем — тумбочка с зеркалом, придвинутая к самой вешалке, застекленная картина, на которой была изображена атакующая конница, письменный прибор из серого мрамора, даже лоб, кажущийся большим оттого, что генерал начинал лысеть, — все при тусклом свете отливало свинцовой тяжестью.
Ломов отложил наконец бумаги в сторону, не поворачиваясь, пошарил сзади рукой, щелкнул выключателем, и в кабинете вспыхнул яркий свет.
— Присядь, комбриг Шмелев, и здравствуй! — протягивая через стол узкую ладонь, улыбнулся генерал. — Извини, Николай Григорьевич, запарился, доклад готовлю… Ну, что у вас там новенького? Как служба идет?
— Нормально, — ответил Шмелев, хотя настроен был говорить не это. Ему хотелось сразу, без проволочки, узнать, зачем вызвали, скорее управиться с делами и ехать обратно.
Собирался спорить, но повода для этого теперь не было. Шмелеву генерал показался совсем иным: не было ни начальственного тона, ни пронзительно–хмурого взгляда, после чего следовали обычно нравоучения, ни присущей ему сухости.
