– Все, абсолютно все, – сказала Клара. – Только вошла, сразу их увидела. Я села на углу Ногойи и авениды Сан-Мартин, обернулась и увидела, что все, все…
– Ладно, Бог с ними, они уже вышли.
Пуэйрредон[32], резко затормозили. Смуглый полицейский вышел из застекленной будки на перекресток и кого-то отчитывал. Водитель проворно выпорхнул из своего кресла, и хотя кондуктор попытался было схватить его за рукав, решительно выскочил из автобуса, пошел по дороге, потом вдруг остановился, робко и внимательно поглядывая то на полицейского, то на нарушителя, облизывая пересохшие губы.
– Эй, ну-ка пропусти! – заорал что было сил кондуктор. Позади автобуса взревел десяток автомобильных гудков, водитель поспешил вернуться на свое место. Кондуктор что-то шепнул ему на ухо, беспрестанно оглядываясь на пассажиров.
– Если бы вас не было рядом… – прошептала Клара. – Если бы вас не было рядом, они бы меня, наверное, высадили.
– Но вы ведь едете в Ретиро, – удивленно сказал он.
– Да, конечно, у меня там встреча. Не важно, они бы все равно меня высадили.
– У меня билет за пятнадцать, – сказал он. – До Ретиро.
– У меня тоже. Беда в том, что если выйдешь, то следующий автобус…
– Понятно, впрочем, пожалуй, так было бы лучше.
– Конечно лучше. Особенно если ехать так, как сегодня. Видали таких работников?
– Что-то невообразимое. Утомили больше, чем поездка.
Свежий, чистый ветерок гулял по салону автобуса, проехали мимо старого розария перед Музеем, мимо нового юридического факультета, и сто шестьдесят восьмой, прибавив газу на Леандро-Алем[33], помчался как бешеный. Два раза их останавливала дорожная полиция, водитель порывался выскочить, едва не набрасываясь на патруль. Во второй раз кондуктор не выдержал, встал перед ним, заслонив выход, и накинулся на водителя с такими ругательствами, что можно было подумать, будто водитель хотел наброситься именно на кондуктора. Кларе хотелось поджать ноги, подтянуть их до самой груди, съежиться, руки юноши резко освободились от ее рук, он весь напрягся, так что проступили вены. Клара еще никогда не видела, как мужская рука сжимается в кулак, завороженно следила она за этим чудесным превращением со смешанным чувством уверенности и покоя, переходящего почти в ужас. Все это время они не умолкая говорили о поездках, о заторах у Майской площади[34], о людской грубости и о терпении. Наконец умолкли. Разглядывали тянувшуюся за окном стену железнодорожного вокзала, юноша достал бумажник, с серьезным видом стал исследовать содержимое, пальцы его слегка подрагивали.
