— Не важно, откуда это взялось. — Джон Дик возвращает ему газетную вырезку. (Теперь Франко понимает, как Джон поднялся по службе, выкроив пространство для своих прогрессивных экспериментов. Его осторожная, располагающая манера — лишь фасад, за которым скрывается разрушительно острый ум. Люди всегда его недооценивают, а потом не могут взять в толк, как этот скромный улыбака неизменно добивается своего.) — Искусство стоит столько, сколько люди готовы за него платить. Ты попал в жилу. У тебя талант.
— Мой талант — увечить людей. Вот чему я давал выход — желанию увечить ближнего. — Франко подносит кофе к губам. Тот горячий и обжигает, поэтому Фрэнк дует. — Обществу пиздец, и я просто даю прибабаханным людям то, что им нужно. Я не самородок, а просто подмечаю слабости и извращенные желания в других.
— У всех у нас есть эти импульсы, но только слабаки и психи им потакают. — Джон Дик улыбается, поджав губы. — Другие сублимируют их в искусстве и бизнесе. И зарабатывают кучу денег. Ты просто одумался, научился немного себя контролировать и перешел в более прибыльный клуб.
— Ну, за самоконтроль и прибыльные клубы. — Фрэнк Бегби проворно поднимает свою чашку.
Джон Дик присоединяется к этому трезвому тосту, а потом смотрит на часы.
— Мне пора возвращаться на работу. Подбросить тебя куда-нибудь?
— Не, я малехо прошвырнусь к докам. Там стока всякого новья: океанский терминал, казино…
— Угу, — кивает Джон Дик, — в тех палестинах, конечно, все поменялось.
Свежие фрукты и овощи никогда не бывали такими уж свежими, потому что заказы обычно готовились накануне вечером. Я схватил коробку с надписью «Администрация Форт-порта, Литские доки, Джок Бегби». Дата на ярлыке напоминала 3 ноября, но почему-то размазалась, да и вообще читака из меня был еще тот. На самом деле там стояло 4 ноября, но я случайно погрузил его на курьерский велик.
Когда я добрался до доков, дешманские электронные часы, которые я купил на гаражке, показывали 16:20, но уже стемнело, моросило, и погодка была говняная, как обычно в Шотландии в это время года. Уже включили оранжевые натриевые лампы, и они отражались в мокрых тротуарах и мостовых. Первой странной неожиданностью стало то, что у ворот не было охранника — идиота Джона. Я свободно прокатился по тряской полоске брусчатки, а потом пересек железные рейки решетки от скота. Я крутил педали в полутьме, направляясь к нехилой кирпичной хибаре. Старый сухой док слабо освещали фонари. Подъехав ближе, я услыхал голоса — резкие и грозные в ночной тишине. Я остановился и осторожно слез с велика. Медленно, бесшумно толкнул его вперед и прислонил к стенке хибары. Сперва показалось, что голоса доносились изнутри, но потом я врубился, что они раздавались у входа.
