— Лучше вырубить пожарную сигнализацию, — поясняет он, а Фрэнк Бегби перехватывает его взгляд, направленный на диск с мигающим зеленым огоньком на потолке. Пауэр снова садится в кресло и с видом ценителя попивает свой скотч, пока Бегби подкуривает вторую сигару для себя.
— Все это просто заглушило ИЭР, и теперь мне нужна веская причина, чтобы ввязаться в бой, — продолжает он. — А этого заслуживает только родня — даже та, что никогда тебя особо не прикалывала.
— Базара нет, — соглашается Тайрон.
— Стремно, когда премьер-министр может обрекать целое поколение детворы на убогое будущее или отдавать приказ, чтобы иракских женщин и детей истребляли в лажовой войне, а потом называть этих мудаков «великими героями», — размышляет Бегби и затем усмехается. — А такие, как мы с тобой, грохнули парочку отморозков, по которым никто не будет скучать, просто каких-то паразитов на теле общества, и при этом считаемся ужасными злодеями!
Тайрон задумывается.
— Иногда мне кажется, надо было идти в политику. Ну, типа в местную. В управу, блядь. У вас там в Калифорнии все то ж самое?
— Пойми меня прально, — кивает Бегби, — я не социальная служба, и если я кого-то завалил, то сделал это тока ради собственного удовольствия. Но это просто показатель.
— Сланче[20]. — Тайрон поднимает бокал, и Бегби смотрит, как он отпивает: раз, два, три.
— Сланче. — Фрэнк Бегби поддерживает тост и обмакивает губы в виски.
Тошнотворное щекочущее ощущение. До Франко вдруг доходит, что его никогда особо не прикалывал вкус спиртного — только действие. Потом он улыбается толстяку, с приглушенным шипением снова роняет сигару в свой бокал и смотрит, как Пауэр впадает в ступор, а затем его хватает кондрашка.
— Чё за хуйня…
Тайрон беленеет от ярости и пытается встать, готовый растерзать Фрэнка Бегби голыми руками.
Но не успевает и просто валится на кушетку. Смотрит вверх на Фрэнсиса Бегби, пытаясь заговорить, однако не в силах произнести ни слова, и только слюни стекают из уголка рта, а затем наступает кромешный мрак.
Когда Дэвид «Тайрон» Пауэр очухивается, пошевелиться он по-прежнему не в состоянии. Но, в отличие от рогипнола Ларри, оковы на сей раз внешние: он чувствует, что его запястья стянуты за спиной, и, судя по тому, как в них впивается металл, — тяжелыми полицейскими браслетами. Мало того, он не может говорить и насилу дышит: в рот ему засунут кляп — шар на цепи. Он с удивлением обнаруживает, что привязан ничком к собственному обеденному столу, а голова сильно задрана вверх каким-то деревянным бруском под подбородком.
