Когда сотник ступил на порог, громче всех кричал старший Карюк с толстым носом и седым ежиком на круглой голове. Он сидел рядом с полковником и сердито размахивал руками.
— Разве это не мерзость? Что ни день, ссора, драка, а то еще хуже. Стреляйтесь себе наружи хоть до третьего пота, а то в вагоне, где посторонние люди, дама молодая.
— А что за люди у вас в вагоне, пан Карюк? — спросил Лец-Атаманов. — Я давно уже хочу справиться.
— Люди как люди, православные.
— Знаю эту сволочь, — сонно проговорил из угла молоденький командир. — Помещики из Полтавы.
— А если помещики, так и не люди? Попросились, ну и пусть себе едут.
— Вы, может, и гетмана Скоропадского подвезли бы?
— И Скоропадский такой же человек, как и вы, господа.
— Не господа, а панове, — хмуро перебил его Рекало.
— Я уже старый человек, господа, чтобы…
— Панове, господин Карюк!
— Ну, панове. Не цепляйтесь за слова, как репей к кожуху. Я такой же малоросс…
— Не малоросс, а украинец.
— Ну, украинец, один черт. Не бойтесь — кацапом не был и не думаю быть!
— Бей кацапов! — вдруг выкрикнул и грозно завращал белками высокий командир с красными глазами под черными бровями.
Полковник Забачта и второй командир, сидевший напротив, с погонами капитана и Георгиевским крестом на френче, до сих пор только презрительно усмехались, но после выкрика хорунжего со страшной фамилией Сокира[3] поднялись с места и спросили:
— Может, нам выйти?
— О присутствующих не говорят.
— Жаль, — заметил Лец-Атаманов, — а поговорить уже давно пора, а то нас в селе мужики спросили: «Вы какой банды будете?» Адъютант обиделся, а ответа не нашел.
— И ты проглотил молча, — огрызнулся адъютант.
— Потому что услыхал наконец правду, — сказал Рекало, пьяно ухмыляясь.
— Ежели тебе приятно называться бандитом — не возражаю.
— Я за истину. Только и слышим — там повстанцы, там повстанцы. И кто же? Наши сельчане. А почему восстают? Говорят, уже и станцию Комаровцы захватили.
— И Комаровцы? — со страхом проговорил Карюк.
— Большевики, а не сельчане, — буркнул Лец-Атаманов.
— Чем бы дитя ни тешилось… Ну, пусть в Комаровцах — большевики, а в Браилове, а в Смеле, в Мерчике, в Умани?..
— Но там их уже успокоили.
— Еще бы, до новых веников помнить будут армию Директории. Мы сами и делаем из них большевиков. Меня только интересует, кого же тогда мы защищаем от большевиков?
— Удивляюсь, как тебя допускали преподавать математику. Смела да Умань — еще не вся Украина. Тридцать пять миллионов…
