Мой старик тоже был не подарок. Каждый раз, когда к нему приходили гости, он за столом пересказывал всякие мои детские глупости, и все смеялись. Только вспоминая, как это было, осознаешь, что дети тоже могут смущаться. Отец вечно дразнил меня, вызывая на дурацкие выходки лишь с тем, чтобы потом веселить ими своих дружков. Неудивительно, что такие вещи забываются — слишком больно их вспоминать. До сих пор больно.
Конечно, были и хорошие воспоминания. В детстве тебе практически ни до чего нет дела, ты не задумываешься о будущем и даже понятия «боль», «смерть» для тебя ничего не значат — в такое состояние стоит возвращаться.
Кажется, я всегда начинаю с этого наши сеансы, но потом Мосс выводит меня на что-то другое. Катарсис, говорит он, Вам полезен. Пусть все выйдет наружу. Ладно, я подыгрываю ему, но когда наш детский час подходит к концу, я готов бежать домой и выпить в свое удовольствие.
Джин снова начала донимать меня с этим. Мы опять ругались вчера, когда она вернулась из клуба. Пение — ничто другое ее теперь не интересует, для меня у нее никогда нет времени.
Ладно, это ее дело, почему бы ей не заниматься своим пением, а меня оставить в покое? Ну, я был пьян, и что с того? Я попытался рассказать ей о терапии, как мне было плохо и как помогла выпивка. «Когда ты повзрослеешь? — сказала она. — Подумаешь, чуть-чуть больно — от этого не умирают».
Иногда мне кажется, что все вокруг сумасшедшие.
25 апреля.
Они и правда все сумасшедшие.
Джин звонит доктору Моссу и говорит, что я опять прикладываюсь к бутылке.
— Прикладываюсь к бутылке, — повторил я, когда он мне рассказал об этом о звонке. — Что за формулировка? Можно подумать, она моя мать, а я — ее малыш.
— А разве вы так не думаете? — спросил Мосс.
Я лишь посмотрел на него. Я не знал, что ответить. Это был единственный сеанс, когда говорил только он.
Он начал говорить очень тихо о своих надеждах на эту терапию, как она поможет нам вместе во многом разобраться. И спустя какое-то время я начну понимать смысл понимать смысл манеры поведения, которую себе усвоил. Но, кажется, это не сработало, потому что он не рискнул в главном: не решился вызвать психическую травму и прояснил ситуацию за меня.
Эту часть я помню почти дословно, ведь действительно здесь был смысл. Но все, сказанное потом, смешалось.
Он говорил, что у меня оральная фиксация на бутылке, потому что она символизирует бутылочку с молочной смесью, которую в детстве у меня отняла мать. А комедии я стал писать ради воспроизведения ситуации, когда мой отец пересказывал людям мои смешные фразы, потому что даже если они смеялись, значит, на меня обращали внимание, а я хотел внимания. Но в то же время я обижался на отца за то, что он срывал аплодисменты, развлекая их, точно так же, как обижался на Лу Лейна, снискавшего славу за мой счет. Потому я и потерял работу, написав ему негодный текст. Я хотел, чтобы он выступил с этим текстом и провалился, так как ненавидел его. Лу Лейн воплотился для меня в отца, а отца я ненавидел.
